В по-прежнему нейтральном голосе скаита Грок Ауман расслышал угрозу. В его сознании внезапно упала завеса, он связал болезнь кардинала Эсгува с высадкой на Эфрен змееловов из Ноухенланда. Он вспомнил, как прелат, воспротивившийся выпуску гигантских хищников в кораллы, жестоко поссорился с инквизитором и с тех пор начал терять память. До него дошло, что губернатора стерли без его согласия — в отличие от верующих, которые сходились на еженедельные храмовые службы. Скаиты более не были простыми исполнителями, но вершителями, существами, которые отныне располагали всеми рычагами власти, с не известными никому истинными намерениями.

Кардинал д’Эсгув вышел из палаты, расположенной на чердаке реквизированного и превращенного в крейцианской храм дома, и сошел по винтовой лестнице, ведущей в нижние помещения. Оники вдохнула неясный запах ладана и холодного воска, просочившийся через полуоткрытую дверь.

— Прозрение — опасный союзник, — добавил Ксафокс.

Отныне Гроку Ауману не суждено наслаждаться безмятежностью, или хотя бы душевным спокойствием. Присоединение к викариату уже стоило ему ужасной жертвы, его гениталий, и он не хотел терять цельности своего разума — единственного, на что он все еще мог положиться. Больше всего в стирании страшило то, что его можно было совершить без ведома жертвы. Было ли что-нибудь хуже и унизительнее, чем терять шаг за шагом собственный мозг и утопать в растительном существовании, не осознавая этого? Невзгоды кардинала д’Эсгува лучше любого повествования показали, в какое жалкое состояние впадает лишенный памяти человек, оторванный от своих корней.

— Из сознания этой женщины больше ничего интересного не извлечь, — снова сказал скаит. — По словам доктора ЗКЗ, ее можно будет криогенизировать через два-три эфренских дня. А пока нам нужно усилить наблюдение. В ее комнате будут посменно дежурить два наемника-притива.

Устрашенный Грок Ауман его больше не слушал. Он внезапно почувствовал острую потребность оказаться как можно дальше от великого инквизитора. Позже он придумает, как лучше всего предохранить свой рассудок: он слышал, что муффий Барофиль Двадцать Пятый оставался невосприимчив к любой из форм инквизиции (к сугубому гневу высшего викариата, потерявшего всякий контроль над верховным понтификом), и постарается сам немного разузнать о ментальной защите.

Он вышел на площадку, поспешно спустился по винтовой лестнице, прыгая через ступеньки, толкнул мимоходом кардинала д’Эсгува и, не обращая внимания на яростные протесты своего начальника, бросился к дверям своих апартаментов.

*

— Хоооо! — заорал Саул Арнен, капитан Пулона.

Стоя с высунутой из рулевой рубки головой, он слегка подработал штурвалом. Когда большой пенник вышел на траверз пилона, команда оторвалась от поручней и вцепилась в центральные каркасные дуги. Катер вошел в огромный столб пурпурного света, падаюший с кораллового щита через пролом в несколько десятков метров шириной, и отдрейфовывал ближе к расширяющемуся основанию пилона, к которому мягко — невзирая на размах и силу волн — причалил своим изогнутым бортом, обмотанным водорослями.

Пока двое людей швартовали пенник к коралловому остову, другие принялись раскатывать четыре шланга с соплами, прикрепленные к резервуару с пеной из полипов. Уже три дня и три ночи команды Пулона — корпорации, ответственной за обслуживание оснований кораллового органа, — рассекали океан Гижен и без отдыха укрепляли столбы, пострадавшие от нашествия серпентеров с Ноухенланда. Теперь лучи светил Тау Ксир и Ксати Му жадно врывались в бесчисленные бреши, и температура окружающей среды повысилась на несколько градусов. Кое-где сыпался дождем небесный лишайник, и покрывал волны толстым зыбким покровом.

Возвратившиеся с промысла рыбаки рассказали, что коралловый щит дошел до того, что вот-вот начнет обрушиваться целыми глыбами, что рыба, привыкшая к ледяному холоду Гижена, не выдержала потепления воды и всплыла на поверхность вверх брюхом. Руководящие Пулоном патрионы составили чрезвычайный план действий и подняли все свои экипажи. Они опасались, что внезапные климатические изменения могут привести к атмосферным депрессиям, нестабильным фронтам и, как следствие, разрушительным ураганам. Все пятьдесят пенников Пулона одновременно отправились в путь по необычайно взбудораженным волнам и разошлись по заранее распределенным географическим секторам, за исключением пяти, которые непрерывно курсировали туда-обратно между Коралионом и точками сбора в море — для дозаправки жидкой пеной.

Битва между змеями и гигантскими охотниками на них порушила сектор Саула Арнена до такой степени, что ему уже пришлось семь раз дозаправляться в открытом море. К счастью, до ближайшего пенника-снабженца было всего несколько часов хода. Благодаря своим огромным контейнерам (крупнейшим во флоте) он мог перезаправить несколько оперативных судов подряд, не возвращаясь в Коралион за пополнением. В Пулоне с беспокойством наблюдали за тем, как уменьшаются их запасы полипены, смеси измельченных полипов, водорослей и химических дрожжей, которая увеличивалась в объеме в пять раз после введения в сердцевину колонн и по мере высыхания образовывала практически неразрушимый цемент.

Саул Арнен не смог бы сказать, сколько пилонов он со своими людьми укрепил после выхода из Коралиона — тридцать, сорок, может быть, даже больше пятидесяти… Они по очереди отдыхали в общей каюте по нескольку часов, но их осунувшиеся лица и лихорадочные жесты выдавали усталость и недосып. Даже беспорядок, царивший на палубе пенника, — беспорядок, которого капитан не потерпел бы в обычное время, — говорил о неотложности и значении их задачи.

Саул Арнен вышел из рубки, остановился посреди палубы и навел бинокль на верхнюю часть колонны, полностью залитую синим светом. Когда его глаза привыкли к яркому свету Ксати Му, он понял, что пилон треснул сверху донизу и держится на нем только узкая полоска коралла, своего рода выступ, похожий на подиум. А еще он приметил очертания аэрокара, бесшумно, скрытно облетающего орган. Он пробормотал проклятие и сплюнул на настил. Эфрен не знал серьезных проблем в течение столетий, а имперским силам потребовалось менее трех лет, чтобы нарушить хрупкое экологическое равновесие планеты. Саул Арнен вовсе не обожал гигантских змей, но внутренняя неприязнь не мешала ему признавать их роль регуляторов и соглашаться, что их истребление могло вызвать неразрешимые проблемы засорения; змеи глотали лишайники в феноменальных количествах, когда рыли галереи для своих гнезд, а тутталки, пусть эффективные и преданные своему делу, рисковали быть скоро заваленными накапливающимся небесным мусором. Хуже всего было то, что кардинал-губернатор Крейца и его проклятые дружки, великий инквизитор и евнух-викарий, устроили это бедствие с одной-единственной целью — наложить лапу на тутталку-изгнанницу и трехлетнего мальчонку.

— Эй, капитан, он сейчас нас без пены оставит, столб-то этот!

Саул Арнен уронил бинокль на грудь и уставился на Кэла Пралетта, старейшего матроса в его экипаже, человека, который служил в Пулоне более пятидесяти локальных лет. Кэл знал все уголки и закоулки океана Гижен, мог отличить подпорки органа одну от другой (вплоть до того, что дал каждой имя), но его нерешительная натура вместе с определенной тягой к выпивке не позволила ему подняться в корпоративной иерархии. Вместе с тем он оставался ценной подмогой для капитанов, которые обычно не могли нарадоваться его умениям.