Шрифт:
Закладка:
Муреми отступила в сторону, чтобы пригласить посетителей войти.
— Мне снова включить систему клеточной идентификации, мать? — спросила администраторша.
— Поразмысли немного, дочь моя! — отрывисто ответила матриона. — В идентификатор не внесены клеточные координаты этих господ.
Служительница запустила руку под накрахмаленную вуаль и потерла загривок — знак усиленных размышлений.
— Я не знаю, как долго продлится ваше совещание, мать, но мы не можем оставить обитель без защиты…
— Прояви инициативу, дочь моя! Активируй старый магнитный барьер.
— Если кто-то непрошеный вздумает материализоваться внутри монастыря, это ему не помешает.
Муреми пожала плечами, еле слышно пробормотала: «Всё лучше, чем ничего!», и покинула сторожку.
Матрионы в розовых платьях для официальных приемов заняли свои места на приподнятых ярусах амфитеатра в зале аудиенций, освещенном дюжиной летучих светошаров. Муреми ввела посетителей и пересекла комнату, чтобы сесть в кресло настоятельницы. Все взгляды были прикованы к ребенку. Впервые в долгой истории Тутты ребенку изгнанницы дозволялось предстать перед собранием матрион. Присутствие плода запретной любви в храме самого целомудрия вовсе не выглядело забавным эпизодом — оно было прелюдией к радикальному изменению обычаев и взглядов. В сверкающих глазах матрион отражалось и недоверие, и восхищение сразу; недоверие, потому что этот ребенок пришел напомнить им, что они не безупречны, что любая из них может преступить правила, которые обязана чтить; и восхищение, потому что он пробуждал дремавших в них женщин и матерей. Они подумали (хотя открыто ни за что бы не признались), что Оники оказалась права, впустив в свое чрево таинственного возлюбленного, потому что лишить Эфрена ребенка такой красоты было бы позором. То, что он стал дополнительным символом борьбы против крейциан и их приспешников из оккупационных сил, лишь подтверждало эту точку зрения.
— Извольте, сьеры из Пулона, просветить наших сестер о причинах вашего присутствия в наших стенах, — проговорила Муреми.
Патрион поклонился и выступил в центр круга.
— Присутствующий здесь капитан Саул Арнен во время своей последней миссии по укреплению пилонов подобрал сына отлученной тутталки Оники Кай. Этот ребенок — наш запал, элемент, которого нам не хватало, чтобы начать отвоевание планеты. Хотя ему всего три года, он совершил прорыв, одержал верх над оккупационными войсками. Его пример вдохновит нас и укрепит решимость наших отрядов…
— Каких отрядов? — прервала его Муреми.
— Эфренцев, которым более нестерпимо крейцианское иго…
— Их много?
— Достаточно, чтобы устранить наемников-притивов.
— А скаиты Гипонероса? Как вы планируете избавиться от них?
— Зальем их тоннами полипены…
— Не боитесь, что инквизиторы разнюхают ваши планы?
На пергаментном лице патриона прибавилось морщин.
— Мы постарались пустить их по ложному следу, — ответил он. — Но не можем сказать, клюнули ли они на приманку. У нас нет выбора, кроме как рискнуть.
— Какую роль вы отводите ордену Тутты?
— Мы хотим, чтобы вы охраняли ребенка и его мать до конца боевых действий. Мы считаем, что ваш монастырь с его системой клеточного распознавания — самое безопасное убежище в Коралионе.
— Оники держат пленницей в храме…
— Ее вызволение будет нашей первой целью.
— Вы просите нас нарушить наши собственные уставы…
— Мы просим вас принять участие в освобождении Эфрена, матрионы!
— Когда вы намерены действовать?
— В скором времени…
Матрионы раздумывали всего несколько минут. Они пригласили гостей вернуться в зал и сообщили им, что приняли предложение. Капитан Саул Арнен предупредил руководительниц Тутты, что ребенок не говорит, а точнее — пользуется странным языком, который напоминает шипение коралловых змей. Затем он поднял Тау Фраима, пылко прижал его к груди и, не добавив ни слова, вышел из комнаты вслед за патрионами.
В 20-м году эры империи Ангов я был техником ОГ, Официального Головидения. Нам поручили вести репортаж о штурме епископского дворца Венисии имперскими силами, собранными из наемников-притивов, полиции и пурпурной гвардии. Мы вошли во дворец одновременно со второй волной атаки. Предыдущие подразделения уже ликвидировали многочисленные очаги сопротивления, и бесчисленные трупы страшно изуродованных осгоритов усеивали коридоры и комнаты на верхних уровнях. Мы пострадали от нескольких взрывов светобомб, и приходилось уберегать свои жизни единственно подражая рефлексам полицейских, которые нас сопровождали. Проходы были изрешечены минами, осколками гранат и другим менее или более изощренным взрывчатым оружием, которое нанесло серьезный ущерб атакующим. Дым был настолько густым, что наши голографические линзы, несмотря на сверхчувствительность, почти не улавливали деталей (за что нам серьезно влетело от начальства). Нами двигала надежда выкурить муффия Барофиля Двадцать Пятого, Маркитоля, человека, которого всем венисийцам не терпелось увидеть выставленным на центральной площади Романтигуа на огненном кресте. Через час отчаянно медленного продвижения мы добрались до подвала. О муффие ходили самые фантастические слухи: одни утверждали, что в него ударила волна высокой плотности, другие заявляли, что он сам себе пронзил сердце кинжалом, третьи уверяли, что он укрылся в ремонтной мастерской дерематов, четвертые — что к нему подошли подкрепления от воинов безмолвия. Наш поход проходил под аккомпанемент рева взрывов и стонов раненых. Умирали сотни людей, и в нас росла ненависть к Маркитолю, к человеку, которого мы считали виновным в этой ужасной бойне.
Мальтус Хактар уже подумывал, не свихнулся ли он. Только идущий от волнобоя жар связывал его с реальностью и не давал окончательно распрощаться с рассудком. Ближайший труп в нескольких метрах от него внезапно охватили странные конвульсии, как если бы он восстал и теперь окончательно возвращался к жизни. Шеф-садовник не мог свыкнуться с мыслью, что это жерзалемянин, едва восставший из заморозки и ставший невидимым якобы благодаря священному слову (выходит, не просто так хвастал), шевелит распростертое на полу коридора тело и роется в его карманах в надежде найти оружие. Осгориту, как и многим его землякам, требовалось увидеть, чтобы уверовать, а в дымных сумерках он ничего не различал, кроме сотрясаемого судорогами трупа в комбинезоне, по которому идет необъяснимое шевеление.
Наемники-притивы все, как один, из-под огня его волн высокой плотности отступили за кучу земли с щебнем, вывалившейся из развороченного потолка. Их взгляды были прикованы ко входу в маленькую комнатку, и они, очевидно, не заметили дерганых движений рук и торса своего мертвого товарища. По отблескам лучиков света в укрытии Мальтусу Хактару показалось, что они собирают части дезинтегрирующей лучевой пушки — одного из тех устрашающих орудий, против которых не может устоять никакая броня. Дверной проем представлял собой узость, и они, вероятно, планировали разнести стену комнаты, чтобы начать массированную атаку по фронту открытого пространства. Они рисковали вызвать крупные оползни и, учитывая чрезвычайную сложность подвалов епископского дворца, обрушить большую часть здания.
