На смуглых губах ребенка наметилась застенчивая улыбка, а затем, прежде чем капитан успел среагировать, он в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от пенника, перепрыгнул через поручни, даже не опершись на них руками, и приземлился. на палубе с легкостью небесного лишайника. Он двигался с такой поразительной скоростью, что на пару секунд Саул Арнен засомневался, не спит ли он. Кое-кому из его людей не хватило ни времени, ни скорости рефлексов успеть повернуть голову, и они продолжали тупо пялиться на пилон.

— Носится, как говорит, — прокомментировал Кэл Пралетт, его полуоткрывшийся рот и выпученные глаза выдали шок, даже страх. — Как гребаный змеиный ублюдок…

Запах тел моряков — тяжелый, кислый — раздражал Тау Фраима, но летающие монстры истребили всех коралловых змей, и если он хотел освободить свою мать, ему не оставалось ничего другого, кроме как разделить общество людей. Даже гул, идущий от корабля и его команды — не только рев двигателей, но и отрывки громких голосов, и глухие удары волн о металлический корпус — и тот звучал для него оскорблением тишины. Он всегда жил в гигантском органе, где окаменелые кораллы поглощали бесполезные звуки, где гармонично шептал в сквозные трубы ветер высот, где бесшумно двигались змеи, не обламывая ни единой веточки. В отличие от людей гигантские рептилии уважают свое окружение и общаются в тишине, обычно используя сложнейший язык тела и в исключительных случаях — экстренная ситуация, предупреждающие сигналы… — ультразвуковой язык, рождающийся при интенсивной вибрации раздвоенного кончика языка. Змеи проявили к своему маленькому товарищу-человечку большое терпение и снисходительность, потому что из-за своего физического строения (ему ужасно не хватало сегментации тела, а у его языка был всего один кончик), Тау Фраим столкнулся с огромными трудностями в овладении двумя формами офидианской манеры выражаться (двумя основными, потому что надеялся подсмотреть другие во время брачного сезона).

— Ну как, покушаешь еще? — в двадцатый раз спросил человек с морщинистым лицом, который ухаживал за ним после того, как он сел на пенник.

Тау Фраим понимал человеческий язык, потому что на нем всегда изъяснялась мама, но говорить на нем еще не решился. Он медленно покачал головой, мельком взглянув на оставшуюся сушеную рыбу и лепешки из хлопьев, которые Кэл Пралетт разложил перед ним. С самого рождения после материнского молока он питался только плодами кораллов, и пища, которую он только что проглотил, тяжело давила на желудок. Члены команды по очереди спускались в отсек отдыха, чтобы поглазеть на своего маленького пассажира. Он внушал им не только любопытство, но и суеверный страх, восхищение, близкое к благоговению. Так и веяло ароматом чудес от этого ребенка, который казался бесконечно старше и мудрее, чем сами патрионы Пулона — общепризнанные образцы знания и мудрости.

Тау Фраим был сыт прятками с людьми в белых масках, которые искали его в коралловом щите. Было не так уж трудно оторваться и запутать их в лабиринте туннелей, прорытых змеями, тем более что сопровождавшие их существа-нечеловеки не могли нашарить его разума. Три года их мысленные щупальца тыкались в неощутимый бастион, воздвигнутый перед источником его мыслей, и им приходилось переключаться на незащищенный мозг его матери. Он знал мельчайшие тайные ходы в кораллах на территории в десятки тысяч квадратных километров, узкие туннели, где могло проскользнуть лишь удлиненное тело рептилии и где ему самому, чтобы протиснуться, приходилось вывихивать суставы. В течение пяти дней и пяти ночей ему достаточно было прислушиваться к отдаленному рокоту аэрокаров и содроганиям кораллов, чтобы засечь положение своих преследователей, оценить их темп и укрыться в глубинных гнездах, куда им не было доступа. Еще ему приходилось избегать мест, разоренных летающими монстрами, потому что пересечение открытого участка — например, разлома, могло оказаться опасным. Это занятие настолько отнимало все время, что было некогда оплакивать истребление рептилий.

Теперь же, во время передышки в отеке пенника, его преследовали вернувшиеся к нему жуткие картины: он играл на крыше щита с несколькими друзьями, когда чудовищные птицы ринулись в атаку. В выси, залитой фиолетовым светом от восходящего Тау Ксир и садящегося Ксати Му, царила мирная тишина. Змей, несущий в полуоткрытой пасти Тау Фраима, внезапно застыл, словно почувствовал невидимую угрозу. Вибрации язычков доносились из самых разных точек коралла, по которому пробегала тревожная дрожь небывалой силы. За оглушительным шелестом последовало появление крылатых чудовищ, которые выросли из тепловых миражей и с пронзительным улюлюканьем набросились на змей. Рептилия, которая везла Тау Фраима, рефлекторно закрыла пасть, и вместо того чтобы немедленно броситься на атакующих, как повелевал инстинкт, поползла к входу в галерею. Оказавшись там и выгрузив своего пассажира в гнезде примерно тридцатью метрами ниже, она развернулась к крыше, чтобы помочь своим товарищам отбиваться от летающих хищников. Тау Фраим пробыл в убежище недолго. Беспокоясь за свою мать, ослепляемый ливнем коралловых осколков, оцарапывающийся о неровности стен, он тоже поднялся на поверхность щита. Он заметил силуэт матери, бегущей между взбудораженными и сбитыми с толку змеями и охотниками на них. В тот момент, когда он хотел помчаться за ней, она внезапно пропала, словно выхваченная невидимой пастью. Он бросился туда, где она исчезла, догадался, что она упала в большую трещину, и увидел ее свободно падающее тело. Тау Фраим понял, что мать вот-вот сдастся, и, всеми силами борясь с охватывающим отчаянием, внушил ей прижаться к коралловым стенам, чтобы снизить скорость и получить шанс уцепиться за рваные нити уткá опоры. Мальчик непроизвольно нашел способ управлять разумом своей матери на расстоянии — как пилот, ментально ведущий корабль. Она повиновалась его приказам: развернулась и перенесла тяжесть своего тела так, что оно сменило траекторию и стало скрестись о коралловую стену. Он чувствовал жуткую боль, льющуюся из правого бока. Мать потеряла сознание, и ему пришлось зачерпнуть из самых своих глубин, чтобы вернуть ее к жизни, уговаривать ее не терять контакта с кораллом, пока ее руки, грудь, таз и ноги не опутали липкие ремни и не стянулись в достаточно прочную сетку, не дав ей провалиться на километр ниже. Она осталась висеть подвешенной с руками и ногами крест-накрест над Гиженом на дюжине нитей, которые толчок растянул, но не порвал. С того места, где был Тау Фраим, она выглядела как муха, застрявшая в паутине, которую треплют порывы ветра. В ужасе он понял, что она стоит на пороге мира душ, и что даже если змеи одержат победу над своими грозными противниками и помогут вытянуть мать оттуда, где она оказалась, все, что ему останется — только присутствовать при ее агонии. Появление летательного аппарата принесло ему облегчение. Аэрокар определенно принадлежал врагам, тем, кто наслал на кораллы гигантских птиц, но в нем могли оказаться средства, чтобы оказать его матери первую помощь, и, возможно, спасти ее. Они очень осторожно погрузили ее окровавленное, изломанное тело внутрь аэрокара.

В битве не выжила ни одна змея. Жертвы своих инстинктов, они не стремились убежать, укрыться в самой средине кораллов, они защищали свою территорию до самой смерти. Самые младшие, едва выйдя из яиц, бросались в бой и были вырезаны до последнего. Те немногие, кто выбрал отступление, были изгнаны из своего убежища птицами, чьи мощные когти отламывали коралловую кору целыми глыбами. Крылатые хищники унесли трупы, и, если бы не пустые галереи и гнезда, свидетельствующие о бывших обитателях, Тау Фраиму показалось бы, что никто никогда в коралле и не жил. Ксати Му покинула небесную равнину, и Тау Ксир, красная звезда, накрыла огромные коралловые органы алой пеленой. Верховой ветер унес зловоние, оставленное большими птицами. Под ленивыми порывами ветра трепетали несколько синих и зеленых перьев.