— Да! — Людвиг кивнул и прибавил: — Были.

— А-ах! — вздохнул Папке. — Курите? — Он раскрыл перед Людвигом свой портсигар. — Нет? — Папке поднес ко рту сигару и закурил, молча следя за Людвигом Хардекопфом; тот, усталый и подавленный, смотрел в окно на гавань.

— Один сын без вести пропал в России… Старшая дочь уже несколько лет как умерла. Ей было всего двадцать два года…

— Тц… Тц… Тц… — поцокал Папке и покачал головой.

— Остался у меня один сын. Он отбывает трудовую повинность.

— Прошу, уважаемые господа, два грога. Рома много, воды — самая малость. Сахару извольте!

— Спасибо!.. Да, мой дорогой Хардекопф, так вот! Каждому нынче приходится нести свое бремя… Но, знаете ли, я говорю себе, уж лучше пожертвовать многим и пострадать во имя благого дела, чем погибнуть, недостойно служа врагам нашего народа.

Людвиг удивленно вскинул глаза. Он не знал, как понять Папке. И спросил:

— Что вы хотите сказать, господин Папке?

— Я вспомнил своего бывшего приятеля Брентена, господин Хардекопф, вашего шурина… Как ужасно он кончил! Позорный конец!.. И сына его, говорят, такая же участь постигла.

— Нет! — сказал Людвиг Хардекопф. — Вы, вероятно, имеете в виду Вальтера Брентена? Он жив. Он за границей.

— Жив! — вскричал Папке. — Значит, эта женщина меня обманула.

— Кто вас обманул?

— А-ах, знаете, мне говорили, что этот… этот Вальтер Брентен убит.

— Но в концлагере он сидел, это верно, — подтвердил Людвиг.

— Ну что же! — Папке взял свой стакан. — За ваше здоровье! Грог надо пить горячим.

— Крепкая, однако, штука, — сказал Людвиг.

— Зато полезная!.. Значит, сына Карла выпустили из концлагеря?

— Насколько мне известно, он бежал.

— Да что вы говорите? Неужели это возможно? — Папке изумленно повел головой.

— А знаете, кто, говорят, его выдал? Зять Хинриха Вильмерса!

— Нет, быть не может! — крикнул Папке. — Кто вам сказал?

— Моя сестра. Жена Карла.

— Но, конечно, не Меркенталь, судовладелец?

— Вот именно он… Я повторяю только то, что мне рассказывали, господин Папке.

«Необычайно интересно! — думал Папке. — А знает ли Вильмерс? Я как-нибудь потихоньку вверну это старому лицемеру, святоше».

— Ну-с, так как вам кажется? По-моему, можно вполне повторить. Кельнер, еще два грога! Но такого же крепкого! А вы, Дорогой Хардекопф, по-прежнему славно работаете на верфи?

— По-прежнему! Двадцать два года на одном месте.

— Замечательно! Достойно всякого уважения!

— А вы где теперь подвизаетесь, господин Папке?

— Я? О, я занимаю пост директора в оперном театре вот уже тоже почти семь лет.

— Директора? — Людвиг Хардекопф с удивлением посмотрел на Папке: «Однако высоко взлетел! Кто бы мог подумать?»

Людвигу никогда не пришло бы в голову, что Папке способен управлять таким большим театром. Ведь для этого надо быть очень дельным человеком. Он не знал, что в оперном театре пять директоров и что Папке, который прежде занимал пост директора-администратора, но не справился со своими обязанностями, был теперь всего лишь директором костюмерных мастерских.

Они выпили по второму стакану грога, и Людвиг Хардекопф почувствовал, как хмель ударил ему в голову. Он пил редко и уж совсем не употреблял таких крепких напитков.

— Да-да, дорогой Хардекопф, — сказал Папке, которого приятно щекотал восхищенный взгляд Людвига. — Такова жизнь! — И он думал: «А ты вот — дурень… из тех, что топчутся на месте до тех пор, пока не плюхнутся в могилу. Что же, пролетарий остается пролетарием!»

IV

Фрида Брентен только улеглась, как в дверь ее комнаты постучали.

— Что случилось? — спросила она.

— Живо вставайте и идите сюда! — крикнул Амбруст.

— Да я только что легла.

— Живей! Живей!

«Что там могло случиться?» — думала она, набрасывая на плечи халат и всовывая ноги в шлепанцы.

Войдя в столовую, она увидела, что квартирант ее, накрывшись с головой шерстяным одеялом, сидит на корточках перед радиоприемником. Амбруст на мгновенье высунул голову, приложил палец к губам, шикнул: «Тш! Тш!» — и поманил ее к себе.

— Идите сюда, мамаша Брентен! Полезайте под одеяло.

— Неужели это так интересно? — сказала она, но все же сунула голову под одеяло, покрывавшее своим вторым концом приемник.

— Слышите? — спросил Амбруст.

Она услышала легкое жужжание, сквозь которое доносился чей-то голос. Фрида напрягла слух и разобрала слова: «…пусть даже на том или другом участке фронта гитлеровская армия и достигает успеха, но ни Москвы, ни Ленинграда германским фашистам взять не удалось. Напротив, под Москвой гитлеровские вооруженные силы, мнившие себя непобедимыми, потерпели свое первое крупное поражение. За этим поражением последуют другие, ибо…»

Фрида Брентен выбралась из-под одеяла, посмотрела на Амбруста и сказала:

— Слушайте уж сами, что там говорят. Утром мне расскажете.

— Мамаша Брентен, разве вы не узнаете голос? — спросил Амбруст, да так взволнованно, что Фрида удивилась. Таким она своего квартиранта никогда не видела.

— Голос? Нет. — Она помотала головой.

— Так ведь это говорит ваш сын Вальтер!

Фрида Брентен коротко вскрикнула и в мгновенье ока была снова под одеялом… Голос!.. Да, вот он опять! Нет, это не голос Вальтера. А может быть, все же?.. Она не обращала внимания на то, о чем говорил этот голос, она только вслушивалась в звук его… Да, теперь она ясно улавливает этот северогерманский выговор… Верно, верно… Ох! Она чуть не закричала от радости. По произношению некоторых слов она узнала Вальтера… «Дорогой, дорогой мой мальчик!» — думала она. Где-то он сейчас? Далеко, очень далеко, что и говорить. Но это его голос. Сын обращался к ней, и она его слышала… От радости и волнения у нее закружилась голова, и так как она сидела на корточках, то попросту опустилась на пол.

— Это он! Да, да, он!

Амбруст выключил приемник и помог ей встать.

— Вы упали?

— Я не могла больше сидеть на корточках. У меня закружилась голова.

— Теперь вы, по крайней мере, знаете, где он, — сказал Амбруст.

— Да нет же! Понятия не имею, — ответила она. — Где же он?

— Но, мамаша Брентен! Ведь это была московская станция.

— Да? Значит, и он тоже в Москве… Ну, слава богу. Теперь, по крайней мере, мы знаем, что он жив.

Вдруг что-то, видимо, ее удивило. Она пристально посмотрела на Амбруста.

— Теперь скажите же мне, как могли вы узнать его голос? Ведь вы Вальтера никогда не видели и не слышали?

— Я бы никогда и не узнал, если бы диктор не объявил, кто будет говорить.

— Ну да, конечно! — И Фрида рассмеялась, радостно, как ребенок. — Но ведь слушать Москву строго запрещается, господин Амбруст. Вы отчаянно рискуете!

— А разве это не стоит риска?

На следующее утро Фрида первым делом побежала к дочери. В девять она уже была у нее.