Шрифт:
Закладка:
Кто-то вырвал у него из рук винтовку. Он не противился. Ему все было безразлично. Ведь в следующее мгновенье их обнаружат.
Выстрел…
Треск его раздался возле самого уха Герберта. Он вскинул голову и увидел в каких-нибудь двадцати шагах от себя падающего через борт каретки обер-лейтенанта Тенне. В тот же миг Герберт почувствовал за собой какое-то движение и увидел, что люди, пригибаясь, бежали через шоссе. Раньше чем он понял, что это освобожденные им крестьяне, щелкнул второй выстрел.
Герберт увидел, как упал водитель мотоцикла. Он пытался было повернуть мотоцикл назад, но не успел, и мотоцикл стоял теперь поперек шоссе.
— Давай! Давай!
Герберт уже знал, что это значит — вперед! Вперед! Думая, что сейчас они вместе со стариком крестьянином побегут в спасительный лес, он вскочил.
За его спиной раздался третий выстрел. Герберт на бегу оглянулся. Никто за ним не следовал.
Четвертый выстрел. Ясно видна была вспышка огня. Крестьянин все еще лежал у дороги.
Мотоциклы приближались. Застрекотал, как разъяренная бестия, автомат.
Герберт во весь дух бежал вслед за крестьянами в лес.
V
Оберштурмфюрер обещал своим подчиненным устроить тридцатого ноября, в день своего рождения, такую попойку, что небу жарко станет, — если к тому времени Москва будет взята. В последние дни ноября эсэсовцы из тюремного персонала в Ганновере буквально не отходили от радиоприемника. Сообщения о победах передавались как по конвейеру. Немецкая армия все ближе подходила к Москве. Некоторые газеты еще три недели назад предсказывали падение русской столицы «не позже, чем завтра». Но сутки проходили за сутками, а Москва по-прежнему держалась…
Тридцатого ноября вечером все дежурные эсэсовцы сидели у радиоприемника. Было объявлено новое, важное специальное сообщение.
— Без сомнения — Москва, пупом чувствую.
— Пора, черт возьми, давно пора!
— Никогда не думал, что русские будут так долго сопротивляться. Они давно уже одной ногой в могиле.
— Этого следовало ожидать, дело идет об их столице.
— Ты послушай только, что пишет о Москве «Фелькишер беобахтер»! — воскликнул эсэсовец, сидевший с газетой в руках у письменного стола. — «Москва сегодняшнего дня — это не «большая деревня», как ее с полным основанием называли в начале столетия. После русской Октябрьской революции Москва с каждым годом все больше приобретает облик современного столичного города, промышленного и культурного центра. К тому же она является и центральным железнодорожным узлом всей страны. Все железные дороги, ведущие с запада России на восток, проходят через Москву. Москва — это хозяйственный, политический и стратегический центр, откуда всю Россию можно перевернуть вверх дном…»
— Я представлял себе Москву совсем иной, — сказал кто-то. — А тут пожалуйте: столичный город!.. Индустриальный и культурный центр. Крупный железнодорожный узел!..
— А не сказано в газете, когда мы ее возьмем?
— Что это за еврейское нетерпение! Сейчас же после рождества нас пошлют в Москву, ясно как день! Там будет столько заключенных, что рук у нас не хватит! Ха-ха-ха!
— Ну да! А кто здесь останется караулить эту братию?
— Она теперь будет ниже травы и тише воды. Падет Москва — большевизму крышка.
— Ясно! Тогда самые закоренелые фанатики запросят пардона. Если не предпочтут повеситься!
— Даже Тельман!
— Он, должно быть, холодным потом обливается со страху!
— Говорят, он сгорбился, весь сморщился!
— Алло! Внимание!
Музыка внезапно оборвалась. Верный признак, что последует специальное сообщение. Все затаили дыхание и уставились на радиоприемник.
Правильно. Фанфары.
— Сердце замирает, а?
— Тише! Тише!
— «Специальное сообщение верховного командования вооруженных сил. На Восточном фронте, западнее Москвы, немецкие воинские соединения нанесли большевикам новое серьезное поражение и одержали значительную победу. Танковые части прорвали неприятельскую оборону и достигли города Клин. На остальных участках фронта идут ожесточенные бои».
— Это все?
— Тш! Да тише же!
Грянули марши. Да, это было все. Эсэсовцы разочарованно переглядывались.
— А где находится Клин?
— Где бы ни находился, это не Москва.
— Достань карту!
— Смотри-ка, вон Клин. Здорово! Совсем близко от Москвы… Увидишь, ночью наши ворвутся в город!
— Наливайте стаканы! За здоровье новорожденного! Да здравствует победа! Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — подхватили остальные.
Оберштурмфюрер, улыбаясь, уступил — хоть Москва и не взята, но выпить можно. Ладно! Первую батарею на стол!
VI
Около полуночи, когда несколько батарей пивных бутылок было уже опорожнено и победное ликованье достигло предела, кого-то из пирующих осенила мысль нанести «визит» заключенному Эрнсту Тельману, послушать, что скажет теперь руководитель немецких коммунистов.
— Вот увидите… увидите… он расплачется.
— Вздор! Он… он запоет: «Ах, мой милый Августин… все лопнуло»!
— Ха-ха-ха!..
— Позови надзирателя сектора! — приказал оберштурмфюрер.
— Лучше не затевать этого, друзья.
— Не мешай! Мы хотим повеселиться… А ты… ты, видно, шуток не понимаешь. Верно?
— Батареи… мы ведь здесь оставляем!
Надзиратель Август Кёрбер вошел в караулку. Необычайно высокий, тучный, громоздкий, он принадлежал к старым кадрам тюремных надзирателей. Мясистая голова его, казалось, посажена непосредственно на мощные плечи, шеи как будто не было вовсе.
— Кёрбер, Тельман ведь в вашем секторе?
— Так точно, господин оберштурмфюрер.
— Мы хотим посетить его.
— Сейчас?
— Сейчас.
— Зачем?
— Желаем ему сообщить, что этой ночью Москва будет взята. Что большевикам крышка.
— Господин оберштурмфюрер, не делайте лучше этого.
— Не возражать!
— Вы приказываете, господин оберштурмфюрер?
— Вы что, не слышите?
Надзиратель Кёрбер пошел вперед. Он постучал в дверь камеры Тельмана и крикнул:
— Тельман, вставайте. К вам посетители. Он отпер тяжелую дверь.
Посреди скудно освещенной камеры стоял, выпрямившись во весь рост, крепко сжав губы, Эрнст Тельман. Решительным, спокойным взглядом встретил он пьяную ватагу двуногих, одетых в эсэсовские мундиры.
— Мы… нич… нич-чего тебе не сделаем, — выкрикнул один.
— Нет, мы… мы хотим… сообщить тебе кое-что интересненькое…
Оберштурмфюрер, отстранив надзирателя, ввалился в камеру. Он почти вплотную подошел к Тельману, остановился и несколько секунд молча смотрел на него. Затем обернулся и рукой сделал знак эсэсовцам. Те замолчали и, сгорая от любопытства, таращили глаза.
— Господин Тельман, — начал оберштурмфюрер, — к сожалению, нам пришлось нарушить ваш ночной покой. Дело в том, что мы хотели сообщить вам необычайно важную новость. Сегодня, тридцатого ноября тысяча девятьсот сорок первого года, в день моего рождения, Москва будет взята солдатами фюрера.
— Хайль Гитлер!.. Хайль Гитлер!.. — заревели вразброд эсэсовцы, столпившиеся в дверях камеры.
Эрнст Тельман не шевельнулся.
— Черт вас возьми! — заорал оберштурмфюрер. — Дайте же свет, ничего не видно!
Надзиратель Кёрбер протиснулся мимо эсэсовцев и включил свет.
— А-ах! — вырвалось у всех. Они уставились на Эрнста Тельмана. Он был бледен, но лицо его выражало решимость, граничащую с яростью. Руки были сжаты в кулаки.
— Ну-с, Тельман, что вы скажете по поводу этой новости? — глумясь, спросил оберштурмфюрер и ухмыльнулся.
Тельман молчал.
— С
