Второпях, правда, сунули в огонь и дотла уничтожили всю Женькину вшивую амуницию, которую тетя Фрося непредусмотрительно выбросила за порог, чтобы потом как следует ее прокипятить, а заодно и подлатать. Но и этот их просчет не особенно обескуражил ребят.

— Ну, чего там драные шмотки жалеть! Да мы ему новенький костюмчик достанем! Суконный!.. — юлила перед сокрушенной поварихой услужливая ребятня. — Во, гадами будем!.. В натуре, достанем! Век свободы не видать!..

Однако не на шутку обозленную ребячьей беспечностью тетю Фросю не трогала истовая божба пацанов, мало обнадеживали щедрые их посулы. Она была крайне раздосадована и обращалась с мальчишками весьма сурово.

— А ну-ка, геть отсюдова, голота треклятущая! — грозно орала повариха на снующих подле двери настырных ребят и выталкивала в шею каждого, кто лез в конюшню поглазеть, что там творится с Женькой и не требуется ли ему еще какая-либо подмога. — Чтоб у меня жодного уркагана туточки не було! Господи, ведь они все как есть попалили… Та вы бы хотя наперед подумали дурными своими башками, во что я его, бидного, потом одягну? Не подумали?.. А на что ж було тоди отой дытячий одяг в огонь кидать? Га, паразиты?..

Явно оплошавшие мальчишки смущенно хмыкали, косоротились, смотрели в землю.

И только после того, как Иван Морозовский молчком перемигнулся с двумя-тремя умельцами, опять смотался с ними в село и благополучно приволок оттуда пахнущие недавней стиркой мятые мужицкие штаны, рубашку и даже пиджак — что мирно сохли, должно быть, на веревке в каком-нибудь укромном вишневом садочке и в которые можно было свободно упрятать кроме Женьки еще пару отощавших детдомовских огольцов, — неумолимая повариха немного смягчилась.

— У добрых людей, мабуть, позычили, а? — критически осматривая вещи, утвердительно спросила тетя Фрося и, не получив ответа, вздохнула. — Ну, та нехай же вас бог милует, дети… Почекаем трошки, если какая жинка за ними придет, тогда и отдадим…

Но, к счастью мальчишек, за барахлом почему-то никто не пришел. Кое-как обкорнав тупыми ножницами свалявшиеся Женькины космы, тетя Фрося наконец как будто успокоилась. Зачерпывая кружкой из поставленного рядом холодного ведра, она принялась разбавлять уже налитую в корыто горячую воду, часто окуная туда свой пухлый локоть и пробуя — не слишком ли горяча.

В подспорье себе повариха определила Зою Комову и голенастую ее подружку, что когда-то — по возвращении Славки в детский дом — помогала ему управляться с набитым соломой матрацем. Всех прочих доброхотов тетя Фрося безжалостно выпроводила за дверь.

— Давайте-ка, девчаточки, сюда нашего парубка, — деловито повелела повариха. — Подымайте его, берить разом попид руки. Та вы швыдче, не бойтесь… Чего ж тут соромного? Кладить хлопчика в корыто, а я уж тоди буду его мыть. Ото ж такая наша бабская доля…

И трудно было поверить в то, что те же самые девчонки, которые не далее как вчера вечером, ненароком узрев оголенный мальчишеский пуп, с деланным негодованием жеманно воротили носы или в притворном стыде начинали заполошно визжать на всю конюшню, теперь сноровисто — с целомудренным женским снисхождением ко всякой мужской слабости, — бережно переворачивали в корыте со спины на живот совсем нагого парнишку, легко и нежно прикасаясь, поддерживали его стриженную «лесенкой» и покрытую уродливыми струпьями голову, терпеливо уговаривали, когда он тихо скулил, просили чуточку еще потерпеть, ласково называли Женечкой и не испытывали при этом никакой неловкости, а только непреходящую жалость и возвышающее душу сочувствие чужой беде.

Они словно бы вдруг отрешились от всего, кроме скрюченного перед ними в корыте, сломленного недугом малого человека, которому, должно быть, не меньше неведомых ребятам врачующих снадобий нужны были сейчас участие и ласка.

Да ведь кому же еще, как не им — кротким и заботливым женщинам, — искони было написано на роду облегчать на всем этом неласковом белом свете человеческие мучения?

И потому, наверное, несмышленые эти девчонки, впервые, быть может, за недолгий свой век подступив столь близко к осознанию великого своего женского предназначения — утолять страдания, привечать немощных, даровать жизнь и обряжать усопших, — с такой самозабвенностью и старанием возились теперь в полутемной конюшне, помогая тете Фросе вытирать мокрого мальчишку, напяливать на него просторную мужичью одежду и стелить постель…

К тому времени, как из села приковыляла подслеповатая бабка с неизменным своим узелком, где были у нее луковицы и пузырек постного масла, — запеленутый, наподобие младенца, Женька уже пришел в себя и смирно лежал на чистой соломе. Тетя Фрося дала ему выпить каких-то порошков. Жар у него начал заметно убывать, а глаза прояснились, хотя дышал он по-прежнему тяжело.

— Ой, лышэнько ж якэ! Ой, горэнько!.. — сварливым тоном твердила бабка, кидая щепотью себе на грудь мелкие крестики, и было не понять: то ли жалеет она хворого Женьку, то ли сетует, что пришлось ей сегодня плестись сюда зря, потому как гороха нынче детям, видать, не варили, и вдобавок еще повариха перевела на затрушенного хлопчика чуть не все ее, бабкино, мыло.

Ребята попробовали разузнать у старухи, куда пропал завхоз Вегеринский, который третьего дня как будто отвез в город последние мешки с пшеницей и с тех пор не показывался в здешних краях, должно быть, твердо уверовав в то, что пацаны окончательно смирились со своей участью и сами, без его неусыпного присмотра, достойно завершат уборку. Однако бабка лишь трясла головой и беспомощно разводила костлявыми руками.

— Та хто ж його знае, диточкы мои, дэ вин, отой ваш завхоз… Хиба ж вин мэни докладав, чы що? — виновато бормотала она. — З ранку запряг соби коня та й кудысь на йому поихав…

— А когда приедет, не говорил?

— Ни, нэ казав…

Ничего путного не добились от старушки и тетя Фрося вкупе с Полиной Карповной.

Испуганная воспитательница тоже бегала в село, домой к старосте, умоляла его дать подводу, чтобы отправить Женьку в детский дом, но староста ей отказал, ссылаясь на то, что всякое живое тягло мобилизовано властями для вывозки из дальних сел на железнодорожную станцию запасов зерна и прочего необходимого наступающей германской армии фуража и продовольствия.

— Пидождить завхоза свого, — угрюмо посоветовал староста, стоя на пороге сеней и не приглашая взволнованную Полину Карповну в хату. — Можэ, вин у завтра, чы там щэ колы, и объявытся… А ось повэрнутся ти наши жинкы до дому, яки поихалы з пидводами на станцию, чы нэ повэрнутся — того вжэ нихто вам нэ скажэ…

— Но мы не можем ждать. Вы поймите, мальчику очень плохо, он