Открытые Женькины глаза были недвижимы, мутны и бессмысленны. Дышал он прерывисто с прежним чуть различимым свистящим писком, который поразил Славку в шорницкой. Однако теперь в воробьиный этот писк вплетался еще и нутряной какой-то, вроде бы даже стенающий хрип, словно в груди у пацана что-то сухо хрустело и перемалывалось.

Но все-таки не этот надсадный хрип и не страшное в своей неподвижной отрешенности, бескровное лицо паренька заставили его сразу же, стиснув зубы в немом крике, отшатнуться от беспамятного Женьки, выдернуть свои руки из-под горячих мальчишеских плеч, на карачках попятиться к самой стене и замереть там, в сотрясающем каком-то, невыносимом ужасе, от которого Славку внезапно как будто разом всего перекорежило: мучительно сдавило внутренности, потом вдруг перевернуло их с режущей болью и едва не вытолкало через горло наружу…

Славка сглотнул набежавшую слюну и плотно смежил веки. Но и с зажмуренными глазами он все равно видел, как из-под расхристанного ворота Женькиной рубашки, накапливаясь в ложбинках у ключиц и поднимаясь оттуда по истонченной шее, выступающим скулам и впалым щекам, сплошной шевелящейся коркой расползались крупные — в одиночку и слипшиеся попарно, — словно бы скатанные из скользкого воска, оловянно-тусклые вши. Они кучно роились возле ушей, густо копошились на висках и упорно лезли дальше, к бровям, минуя на своем пути расчесанные, гноящиеся ранки, вокруг которых, подобием некоего частокола, торчали заостренные брюшки въевшихся в живое тело насекомых. А из-под спутанных, вернее, сбитых колтуном волос на безвольно запрокинутой Женькиной голове — капля по капле — просачивались на лоб желтоватые потеки, разбавленные розовой сукровицей…

Славку опять скрутило жестоким приступом тошноты. Сдержав его в последнем усилии, он перевел дух и с превеликим трудом открыл глаза. Женька по-прежнему лежал, не двигаясь, и даже хрипа от него вроде бы не доносилось.

Ухватясь за обломанную решетку яслей, стараясь лишний раз не глядеть в сторону без всякого уже сомнения  д о х о д я щ е г о  пацана, Славка кое-как поднялся на ослабелые ноги, но совсем выпрямиться ему не удалось. Так, полусогнутым, прижимая ладони к низу отвердевшего, вспученного бугром и словно бы насквозь пронизанного неутихающее болью живота, увязая в соломе, чуть не падая и натыкаясь на раскиданную повсюду рваную какую-то рухлядь, ничего больше, не слыша и не видя перед собой, — еле живехонький Славка медленно поплелся прочь из конюшни…

Он только-только успел перевалиться через высокий порог врезанной в ворота двери, как его тут же начало рвать. Потом, все еще содрогаясь и корчась, Славка отступил за угол и в изнеможении прислонился к обшарпанной и забрызганной мальчишками стене. Из глаз у него неудержимо катились слезы, а по всему телу высыпала холодная испарина. Однако здесь — на ветерке, за углом — ему как будто немного полегчало. Боль в животе стала постепенно затихать, спазмы прекратились, а перед глазами прояснилось.

Славка неуверенно выпрямился и, как бы стряхивая с себя болезненное наваждение, освобождаясь от тягостного забытья, будто впервые, осмотрелся вокруг.

Он увидел над собой клочок затянутого текучими облаками, пасмурного неба, поросший реденьким бурьяном у подножья рыжеватый навозный отвал невдалеке, голый ископыченный двор, по которому там и сям были раскиданы какие-то поломанные деревяшки, растоптанные ящики, осевшие на ступицы тележные передки, разваленные кузова, ощеренные точеными спицами колеса без ободов; заметил на другом конце двора, под сквозным плетеным навесом, сложенные друг на дружку горой старые сани; разглядел пролегшую через весь этот двор, жирно лоснящуюся непросохшей в колеях влагой дорогу, что полого огибала навес, терялась за ним, потом возникала опять, ныряла в ложбинку и уводила в поле…

Славка высморкался; высоко заголяясь, ощущая под мышками ветреный озноб, вытер подолом рубахи мокрое свое лицо и лишь тогда вспомнил, для чего посылала его сюда Полина Карповна, которая, наверное, ждет их теперь с Женькой и, сгребая пожухлый горох, давно тревожится за них вместе со всеми остальными ребятами: куда же они оба подевались? что с ними произошло?..

А ведь Славка даже толком не знал, дышит ли еще там, на соломе, покинутый им без присмотра Женька или, может, уже и не дышит. Хотя возвратиться в конюшню, глянуть на него еще раз, он не решался. И как будет объяснять эту свою нерешительность ребятам, Полине Карповне, тете Фросе — тоже не знал. Он только чувствовал, что просто маячить тут столбом дольше нельзя, а надо немедленно что-то предпринимать — бежать ли в поле, к ребятам, либо в село, за подслеповатой бабкой, приставленной к ним завхозом Вегеринским, — звать кого-то на помощь.

Да он и побежал бы, конечно, с радостью хоть куда, чтобы побыстрее разделить с кем-нибудь, а еще лучше — и вовсе бы переложить на кого-нибудь другого внезапно, как снег на голову, обрушившуюся на него беду. Но вся загвоздка-то как раз и заключалась в том, что ноги его никак не несли. Славке даже думалось сейчас со страхом, что он вообще больше единого шагу ступить не сможет. Куда уж там было ему теперь бежать…

Но все-таки он отлепился от стены и пошел. Сперва не так чтобы очень уж ходко, а скованно, будто по ледяной каткой дорожке, нелепо растопыриваясь, по-утиному колыхаясь с ноги на ногу, но вскоре собрался с силами и припустил валкой трусцой, норовя, как на физзарядке, глубоко дышать носом и прижимать болтающиеся локти к бокам.

И чем меньше оставалось Славке бежать, чем отчетливее вырисовывались вдалеке полусогнутые ребячьи фигурки — словно бы из горсти рассыпанные по черной земле под белесым, текучим небом, — тем ужаснее представлялось ему случившееся с Женькой несчастье и тем неискупимее казалась какая-то всеобщая их вина перед ним…

Ополоснув на скорую руку тот самый котел, в котором варился по вечерам траченный козявками и осточертевший ребятам горох, тетя Фрося согрела воды. Малость оклемавшегося Женьку раздели донага, завернули в чье-то не слишком грязное рядно и перенесли на девчоночью половину конюшни, поближе к выходу, где было хотя и прохладнее, но зато просторнее и светлее.

Ребята освободили подходящее для купанья место, застелили его свежей соломой, перетащили туда же котел с горячей водой и вмиг раздобытое деревянное корыто. Испытывая теперь уже повышенную ответственность за дальнейшую Женькину судьбу и ощущая себя виноватыми в том, что как бы отвернулись от своего товарища в трудную минуту, позабыли о нем, мальчишки спешили наверстать упущенное и кидались наперегонки выполнять любое распоряжение тети Фроси, которая с непрестанными ахами и охами хлопотала возле безучастного ко всему пацана.

Они слетали в село, к подслеповатой бабке, выцыганили у нее бережно хранимый за божницей, обметанный паутиной, треснувший вдоль и поперек