«Феррари Примавера[72]». Но судьба уже караулила этих талантливых Рыцарей опасных дорог – молодых, красивых и, как все думали, имевших отличное будущее – и готовилась обрушиться на них с неслыханной жестокостью.

Первым погиб Эудженио Кастеллотти, деревенский джентльмен. Кастеллотти долгое время выступал как частник на машинах «Феррари», которые он последовательно покупал. Он ушел с Альберто Аскари в «Ланча», но затем принес Феррари победу на «Милле Милья» 1956 года, прошедшей под ливнем. Хозяину Маранелло он нравился: хотя на самом деле Феррари и не признавал у него «выдающегося класса» и «идеального стиля», но ценил его за великодушие, напоминавшее великодушие Антонио Аскари. К тому же он был ему дорог из-за своего происхождения: Кастеллотти был из Лоди – города Джузеппе Кампари, звезды 1920-х годов, с которым молодой Энцо ездил в начале своей карьеры.

Кастеллотти вылетел с трассы во время тренировки на «Аэраутодромо» в Модене. Его «Феррари» вылетела на трибуну у chicane[73] и развалилась на части. Эудженио умер через несколько минут, по пути в больницу.

Смерть Кастеллотти вызвала широкий резонанс на национальном уровне. Но реакция на смерть молодого лодиджанца была несравнима с народным возмущением, которое вспыхнуло меньше чем через два месяца из-за ужасного происшествия на последнем этапе последней «Милле Милья».

Феррари узнал об этой аварии в воскресенье, 12 мая, от Ренцо Кастаньето, одного из организаторов «Милле Милья», с которым он знаком был более тридцати лет. Кастаньето сказал ему, что машина с номером «531» попала в аварию на участке после Мантуи. Пилот и штурман погибли. Погибли и зрители, но их число еще не было известно. Среди них были дети. Затем наступила очередь Тавони, его спортивного директора, который рассказал подробности.

Когда Тавони прибыл на место происшествия – оно случилось рядом с Гвидиццоло, – его встретили взбешенные выжившие зрители, которые с яростью и болью в голосе кричали: «Преступники! Вы наших сограждан убили!» Молодой спортивный директор пришел в ужас от того, что он увидел – обломки и кровь повсюду, шлемы двух гонщиков около канавы, черные велосипедные туфли Де Портаго на траве, десяток разорванных тел, – но пришел в себя, и с ближайшей виллы позвонил Феррари в Модену.

Феррари тоже был потрясен. Он поручил Тавони предоставить полиции и карабинерам все, что им может понадобиться. Затем он посоветовал поменьше общаться с прессой. Сказал, что еще будет звонить, что ему понадобятся детали произошедшего, и несколько раз в течение оставшейся части дня связывался с местом трагедии. Когда вечером Тавони вернулся в Брешию, где спустя некоторое время Пьеро Таруффи выиграл гонку, финишировав на такой же машине, что и разбившаяся, с Де Портаго за рулем, Феррари послал в Брешию Федерико Джиберти, своего юриста, чтобы помочь молодому спортивному директору с экспертами и правоохранительными органами, поскольку расследование было неизбежно.

И оно началось немедленно. Феррари был обвинен в убийстве по неосторожности. Его машины были арестованы, его паспорт временно изъяли. Феррари сразу же понял, что, независимо от результата расследования, ему предстоит возместить потери семьям жертв, и немедленно принял меры к тому, чтобы включить в процесс страховую компанию, которая работала с Маранелло; он боялся, что иначе придется платить из собственного кармана, и что это разорит его. Но некоторые влиятельные СМИ, питавшие ненависть к гонкам, не теряли времени и развернули огульную – и жесткую – клеветническую кампанию против Феррари за этот жест солидарности, и она лишь способствовала моральному линчеванию, которому он подвергся сразу после аварии.

Феррари «атаковали со всех сторон». И предавали. «Друзья, псевдодрузья и коллеги в понедельник писали о “возмущении“ и “игнорировании крови“, хотя в субботу они восхваляли мою деятельность и работу моих сотрудников». Он молча пережил это. Но никогда не забудет. «Я не толстокожий, и такое меня глубоко ранит» – скажет он годы спустя.

К концу мая Феррари вышел из своего уединения. Однажды утром он сел в машину – с ним были Тавони и Пеппино Верделли – и на высокой скорости поехал по улице Эмилия. Во время поездки он не разговаривал, оставив при себе свои мысли, как, впрочем, и пункт назначения. Пассажиры поняли, куда они направляются, только когда увидели перед собой стены бенедиктинского монастыря Санта-Мария-дель-Монте в Чезене. В момент отчаяния Энцо Феррари, который заявлял, что не может верить больше, чем неверующий, искал ответы в мудрости религиозного человека.

Когда они прибыли, Феррари спросил дона Альберто Клеричи, священника, который венчал его и который 11 месяцев назад провожал в последний путь Дино. Дон Берто взял Феррари под руку, они прогуливались вокруг монастырского двора – круг за кругом. Временами Феррари останавливался, говорил, жестикулировал и плакал, держа в руках шляпу. Дон Берто слушал его, утешал и поддерживал, снова брал его под руку. Затем они вместе продолжали свою прогулку.

Феррари излил душу. Он сказал дону Берто, что с него хватит. Ему было больно от потери стольких жизней, но, как будто этого было мало, его яростно атаковала пресса, называвшая его чудовищем. Он вместе с Кастаньето, организатором «Милле Милья», судя по всему, стал самым ненавидимым человеком в Италии. Он хотел оставить гонки. Хватит автомобилей, хватит соревнований, хватит аварий, хватит траура. Он мог вернуться к производству станков, чего-то полезного для людей, чего-то, не несущего смерть.

Дон Берто терпеливо слушал его. Затем спросил: «Что еще ты умеешь делать так же искусно и страстно?» Священник объяснил Феррари, что тот был послан в этот мир затем, чтобы строить спортивные автомобили – красивые, мощные и быстрые. Если бы он бросил то, чем занимался, это было бы насилием над самим собой и причинило бы боль тем, кто работает с ним и кто зависит от этой работы, дающей им хлеб насущный и удовлетворение для души. Он посоветовал ему продолжать его дело, и продолжать его с той же страстью, преданностью и порядочностью. Так они сделали около двадцати кругов по двору, в тишине, бесконечно, ненадолго останавливаясь и плача.

Потом отец Клеричи позвал Тавони и Верделли, и все четверо встали на колени, чтобы помолиться. Дон Берто читал «Отче наш», Феррари плакал. Они вернулись в машину, чтобы ехать обратно в Модену. Конечно, Феррари сидел за рулем, он молчал, был задумчив. Никто не осмеливался говорить. Разрушить молчание смог только он, когда они проехали Кастельфранко-Эмилию и, пересекая по мосту реку Панаро, въезжали в Модену.

«Да, эти говорят правильно, – сказал Феррари, намекая на отца Клеричи. – Но у них есть вера».

Дни сильнейшего отчаяния были оставлены позади.

С приходом лета Феррари начал регулярно появляться