– В самом деле, – сказал Жоффруа и умолк, потому что больше нечего было сказать. Он ущипнул себя за переносицу, его наполняли усталость и уныние. Он будто был исчезающим следом в пыли и вовсе не походил на человека, уверенно шагающего навстречу своей судьбе.

Во дворце царила болезнь. Люди страдали от лихорадки, сопровождавшейся воспалением глаз, насморком и зудящей пятнистой сыпью. Обе дочери Алиеноры заразились, как и их кузины де Вермандуа, и детские комнаты в королевском дворце были полны больных, капризных детей. Людовик заразился лихорадкой, когда готовился к войне в Нормандии против молодого герцога Генриха и его отца Жоффруа Анжуйского. В день, когда Людовик должен был отправиться к своей армии и воссоединиться с Эсташем Булонским, который уже выступил со своим войском, он лежал в постели, потея и дрожа в бреду. Охваченный ужасными снами, в которых аббат Сугерий угрожал ему адским пламенем, страшась смерти, он послал за своим духовником и велел слугам одеть себя в рубище. Стало ясно, что он не поправится ни за день, ни даже за неделю и что боевую кампанию – удар по городу Руану – придется отложить.

– Людовик решил объявить перемирие, – сказал Рауль Алиеноре и Петронилле, когда пришел узнать, как поживают дети. – Он не может вести армию в Нормандию в его состоянии, и неизвестно, как долго продлится болезнь.

Петронилла отвернулась от мужа и не хотела смотреть на него, ее взгляд сверкал гневом. Она выжала тряпку и положила ее на покрасневший лоб сына. Мальчик всхлипнул и заплакал.

Алиенора посмотрела на Рауля.

– Как будет заключено перемирие?

Он бросил раздраженный взгляд на свою жену.

– Граф Анжуйский и его сын должны приехать в Париж, чтобы обсудить дела и договориться о прекращении военных действий в обмен на определенные уступки.

– Какие?

– Людовик признает сына Жоффруа герцогом Нормандии в обмен на отказ от территорий в Вексене, которые они удерживают.

– И он думает, что они согласятся?

Рауль пожал плечами.

– Это будет им на руку. Король слишком болен, чтобы вести кампанию против Руана, и у него слишком много других проблем, чтобы начинать новую кампанию после выздоровления. Если он сможет заключить перемирие до следующего года и получить в придачу несколько земель, то все к лучшему. Граф Анжуйский и его сын в обмен на территории получат ценное время для решения своих собственных проблем. – Он едва заметно улыбнулся. – Я слишком старый боевой конь, чтобы огорчаться отмене военного похода. Меня устроит мирный договор.

Алиенора задумалась о том, как ей лучше подготовиться к приему гостей, и подсчитала, сколько времени осталось до их прибытия. Даже если Жоффруа Анжуйский был самодовольным негодяем, он отвлечет ее от забот. Его сына она никогда не видела, хотя слышала рассказы о его непоседливости и неистовой энергии.

Рауль посмотрел на детей.

– Пойду и помолюсь за них, – сказал он. – Здесь я больше ничего не могу сделать. Петра… – Он хотел коснуться плеча жены, но она отстранилась.

– Иди, – сказала она. – Я знаю, какими будут твои молитвы и на каком алтаре ты будешь их возносить.

– О, во имя Христа, женщина, единственное, что может меня оттолкнуть, – это твои беспочвенные обвинения. С тобой невозможно разговаривать.

Развернувшись, он выбежал из комнаты.

Алиенора посмотрела на сестру.

– Что-то не так?

– Другие женщины, – сказала Петронилла, скривив губы. – С ним всегда другие женщины. Он думает, что я не замечаю, но я замечаю, и когда спрашиваю его – он все отрицает. Боже милостивый, он годится мне в деды, но никак не может остановиться.

Алиенора пристально взглянула на сестру. Темные волосы Петрониллы поблекли и растрепались. Под глазами пролегли темные круги, а платье было грязным. От нее пахло немытым телом. Она была похожа на их бабушку Данжероссу. Ее страсть пылала так ярко, что сжигала ее. Она отчаянно жаждала быть желанной и любимой, а Рауль не мог поддерживать огонь. И возможно, Петронилла в какой-то степени была права. Нрав Рауля таков, что он действительно будет до самой смерти волочиться за женщинами.

– Пойдем. Тебе нужно поесть и отдохнуть. Как можно рассуждать, когда ты так устала и переутомилась? Помнишь свои советы, когда мне было плохо? – Она взяла Петрониллу за руку и жестом велела нянькам заняться детьми.

– Ты знаешь, что это правда, не так ли? – спросила Петронилла. – И поэтому ничего не говоришь.

– Потому что нет смысла разговаривать, пока ты в таком состоянии.

Петронилла высвободилась из хватки Алиеноры.

– Это все твоя вина! – вырвалось у нее. – Без вашего аннулирования Рауль все еще был бы привязан ко мне. Как только вы вернетесь в Пуатье, он меня прогонит, потому что я больше не буду ему полезна – более того, я буду ему мешать. Если я и не могу нормально рассуждать, то это твоя вина!

Когда Петронилла была в таком состоянии, с ней невозможно было договориться, и в ее словах была правда, отчего Алиенора почувствовала укол совести. Когда ее брак с Людовиком будет аннулирован, у Рауля действительно не останется никаких причин, кроме любви, чтобы оставаться в браке с Петрониллой, потому что все остальное исчезнет, и не будет никакой выгоды в том, чтобы жить с неуравновешенной сестрой бывшей королевы Франции.

– Сердись на меня, если тебе так легче, это ничего не изменит. Если ты хочешь удержать Рауля, тебе понадобится все твое очарование.

Петронилла запрокинула голову, но позволила Флорете и Марчизе вымыть ее и одеть в чистую сорочку. Она отказалась есть, но выпила вина, содержащего снотворное, которое дала ей Марчиза. Веки ее отяжелели, и она легла на кровать Алиеноры.

– Если я ему не нужна, – прошептала она, – тогда я не хочу жить.

– Не говори глупостей, – огрызнулась Алиенора. – Рауль де Вермандуа – это не начало и конец света. У вас трое детей, которые называют тебя матерью. У тебя есть родня и друзья в Пуатье. Как ты смеешь так говорить?

Петронилла просто перевернулась на бок, подальше от Алиеноры, отгораживаясь от всех.

Алиенора пошла искать Рауля и обнаружила его, как он и говорил, молящимся в часовне Святого Михаила. Она опустилась на колени неподалеку и вознесла свою молитву, ожидая его. Он задержался, словно не желая вступать с ней в разговор. Она заметила, что его густые белые волосы поредели у макушки, а тело, когда-то упругое, обвисло. Его одежда была безупречной, и он по-прежнему излучал властность,