пышно, и совсем не так, как Генрих ожидал от Людовика Французского; но, по всей вероятности, эти покои для гостей обставила королева, а значит, по ним можно было понять кое-что о ней самой.

Жоффруа сидел на кровати, потирая больную ногу.

– Помни, никому ни слова о другом деле. Здесь важна деликатность.

Генрих взял в руки арфу и провел пальцами по струнам.

– А я, значит, бестактный мужлан?

– Я просто напоминаю, что поставлено на карту, вот и все, – раздраженно ответил Жоффруа.

– Я знаю, что поставлено на карту, сир. Я не ребенок, нуждающийся в постоянных нотациях, как вы – не беспомощный старик.

Жоффруа покраснел, и на мгновение его взгляд стал опасным. Однако он лишь коротко рассмеялся.

– Ах ты дерзкий мальчишка. Я не хочу, чтобы ты лез вперед. Нам нужно согласие Людовика.

– Я буду кроток, как ягненок, – ответил Генрих с сардоническим поклоном.

Его отец недоверчиво фыркнул.

Людовик сидел на великолепном резном стуле в своих покоях, перед ним был расстелен гобелен, чтобы тем, кто преклонял колени в знак верности, было не так жестко. Генрих смотрел на человека, чье место он займет в постели герцогини Аквитанской, если их планы осуществятся. В свои тридцать с небольшим лет Людовик Французский был красив, с густыми светло-русыми волосами и темно-синими глазами. Выражение его лица было открытым и приятным на первый взгляд, но было в нем и нечто непостижимое. Он мог думать о чем угодно – или ни о чем. Его щеки исхудали от недавней болезни, он выглядел усталым и бледным, но бодрился. Его правая рука покоилась на скипетре с набалдашником из горного хрусталя и золота, а на среднем пальце правой руки красовалось кольцо-реликварий из горного хрусталя.

Генрих преклонил колено перед Людовиком, потому что так нужно приветствовать сеньора и потому что королевскую власть требуется уважать, но он не чувствовал себя униженным и не был запуган. Людовик мог быть помазанным королем Франции, но он оставался человеком далеко не всесильным.

Людовик поднялся на ноги и одарил Жоффруа и Генриха поцелуем мира. Генрих сосредоточился на том, чтобы никак не отреагировать на прикосновение Людовика. Когда губы короля слегка коснулись его щеки, Генрих постарался не вздрогнуть. В этом моменте было что-то очаровательное, но неприятное. Он понимал, что притворяется, и дело не только в дипломатическом обмане. Он не хотел оказаться так близко, чтобы невольно не выдать себя.

– Надеюсь, вы оправились от болезни, – обратился Жоффруа к Людовику с беспокойством в голосе, как будто не он ранее рассуждал с Генрихом о том, что произойдет, если Людовик не оправится от кори и умрет, как это порой случалось.

– Спасибо, мессир, – ответил Людовик. – С Божьей помощью я здоров.

– Рад слышать, сир, – ответил Жоффруа, – но, по крайней мере, ваше недомогание дало нам возможность вести переговоры, а не сражаться.

– Верно, – сказал Людовик. – Пусть лучше урожай лежит в амбарах, чем сгорит на полях.

Генрих изо всех сил старался не шевелиться и не ерзать во время обмена банальностями. В Англии урожай его сторонников постоянно сжигали на полях. Ему нужно было отправиться туда и разобраться с этим делом, но сначала предстояло договориться с Людовиком.

Один из предметов их спора, Жиро де Белле из Монтрёя, был выведен вперед из прихожей, все еще в оковах. Кандалы натерли ему запястья, и от него несло темницей в Анже, где по-прежнему томилась его семья.

Людовик выпрямился, дипломатическая улыбка покинула его губы.

– Что это такое? – спросил он. – Почему вы привели ко мне этого человека в цепях?

Жоффруа пожал плечами:

– Он мой вассал, но замышлял против меня и грабил монахов на моих землях в Сент-Обене. Я привел его к вам, потому что он – одна из причин нашего спора.

Бернард Клервоский стоял позади Людовика, прислушиваясь и наблюдая, а теперь вышел вперед и ударил посохом об пол.

– Что можно сказать о господине, когда он мстителен сверх всякого милосердия? Ты унижаешь этого человека из гордыни и гнева.

Жоффруа бросил на аббата из Клерво презрительный взгляд.

– Если бы я был мстителен сверх всякого милосердия, этот человек был бы уже мертв – давно зарублен и повешен, а его семья брошена голодать. Не пытайтесь читать мне нотации, мессир аббат.

Жиро де Монтрёй, спотыкаясь, подошел к Бернарду и опустился на колени у его ног, склонив голову.

– Я отдаюсь на вашу милость, – сказал он, почти рыдая. – Если вы и мой господин король не заступитесь, я умру в оковах вместе с женой и детьми.

– Обещаю вам, что такого не случится, – сказал аббат Бернард, его исхудалые черты лица были суровыми и мрачными. – С Богом не шутят.

– Скажите это монахам Сент-Обена, – ответил Жоффруа. – Если он вам нужен, то торгуйтесь за него, иначе он вернется со мной гнить в Анже.

Бернард положил одну руку на плечо Жиро де Белле, чтобы успокоить его, и устремил свой горящий взгляд на Жоффруа.

– Вы никуда его не вернете, мессир, потому что ваши дни на этой земле сочтены, если вы не покаетесь.

Жоффруа прищурился.

– Вы не говорите ни от имени Бога, ни от имени короля, старик, – ответил он. – Считайте свои дни, прежде чем считать время других. Мне с вами говорить не о чем. У вас нет власти надо мной.

Повернувшись на каблуках, он вышел из покоев, оставив всех в тишине. Генрих поклонился Людовику и поспешил за отцом, не глядя на аббата Клервоского и жалкого, закованного в цепи бывшего кастеляна Монтрёя.

В конюшне Жоффруа ждал, пока конюх седлал его лошадь.

– Все прошло хорошо, – с сарказмом сказал Генрих.

– Я не позволю этому цистерцианскому стервятнику вещать свои черные пророчества над моей головой и вмешиваться в мои дела, – огрызнулся Жоффруа. – Я приехал сюда, чтобы вести переговоры с Людовиком, а не с аббатом Сито[30].

– Но Людовик, должно быть, сделал это намеренно.

Жоффруа взял уздечку у конюха.

– Я тоже сейчас уезжаю намеренно, – сказал он. – Пусть они варятся в собственном соку. Мы здесь для того, чтобы вести переговоры, а не для того, чтобы позволить им захватить власть. Это даст им время вывести «святого» Бернарда из игры, и теперь мы оба знаем, где находимся.

Анжуйские гости, отец и сын, вернулись с прогулки. Алиенора скрывала свое нетерпение и стояла с внешним спокойствием, пока ее женщины заканчивали одеваться. Одежда и внешний вид были важными инструментами дипломатии, особенно при встрече с графом Анжуйским. Она никогда не видела его сына, молодого герцога Нормандии, и ей было любопытно.

Они приехали утром, но уже начались