class="p">Матфей вернулся к рассуждениям Луки, оставленным им после Блаженств, но не продолжил их в том месте, где оставил, иначе ему пришлось бы записать заповедь о любви к врагам в Лк 6, 27, которую он установил только после запрета мести. В переданном Лукой изложении мысль о любви к врагам является доминирующей и той точкой зрения, под которой находятся отдельные заповеди: так она соответствует переходу от блаженств к скорбям. Но я говорю вам, — переход в ст. 27 призван довести до сознания слушателей, — хотя мир и противостоит вам как враждебная сила, и вы должны страдать, но любите врагов ваших и делайте все, чтобы хотя бы с вашей стороны смягчилась резкость противостояния». С этим связана и заповедь о том, что верующие не должны мстить обижающим и притесняющим их, противостоять давлению не местью, а любовью. Нужно поступать с людьми не так, как они поступают, а так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой. И что же особенного вы сделаете, если захотите ответить на любовь только любовью; вы будете лишь следовать своему естественному чувству собственного достоинства, которое даже грешник не может отрицать. Бог поступает иначе: Он добр и к неблагодарным, и к злым, поэтому, если вы действительно хотите быть сынами Всевышнего, будьте милосердны со своей стороны и делайте все, что может смягчить противодействие — так же, как милосерден ваш Отец. И не судите, не осуждайте, прощайте! Ст. 37 — речь продолжается в соответствующем контексте.

Матфей возвращается к заповеди «не суди» лишь с большим опозданием, уже после того, как вставляет в свою речь изречения, следующие за С. 6. Изречение: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними!» он приводит даже в С. 7, 12. Почему? В диалектике завершения Евангелия его интересуют только те изречения, в которых прямо говорится о давлении и вражде антагониста; однако для этого интереса это изречение показалось ему слишком общим, чтобы вставлять его в середину диалектического развития. Наконец, Матфей разделил изречения, которые в изложении Луки — и вполне обоснованно — помещены под аспект заповеди о любви к врагам, на две группы: сначала Господь запрещает мстить, а затем (ст. 43-48) заповедует любить врагов. Поэтому он не начинает это развитие со слов: любите врагов ваших.

Но то, что отрывок Мф. 5, 38-48 «гораздо лучше логически упорядочен, чем Лк. 6, 27-36», мы, шнекенбуржцы, не можем с готовностью признать. Матфей отделил заповедь любви к врагам, содержащуюся в запрете на возмездие, более резко, но, следовательно, Лука не сочинил более неуклюже, когда он развивает обе в одном контексте. Если Матфею принадлежит слава более точного разграничения, то Лука не должен быть лишен похвалы за то, что он представляет запрет мести в его истинном значении, когда он выставляет его как одно и то же с заповедью о любви к врагам. Поскольку лучшее логическое расположение, — продолжает Шнекенбургер, — не может быть объяснено только более систематической редакцией Матфея, здесь следует ожидать, что из нее вытекает лучшая традиция». Но откуда же берется традиция, которая должна помнить, что Иисус по этому случаю — который, во всяком случае, для нас уже не существует — разделил эти две мысли, которые так точно связаны между собой. Именно Матфей, более поздний, который спокойно держал перед собой писание Луки и мог делить данный материал на более точные подразделы, разделил их здесь.

Доказательство будет завершено через мгновение.

8. Любовь к врагам.

Ну, здесь-то понятно, торжествуют апологеты, что Господь всего лишь спорит «против плотского представления о ветхозаветной заповеди»! Возлюби ближнего своего! Это заповедано в Законе, но где, спрашивает победоносный апологет, где, что нужно обезьянничать со своим врагом? «Признание книжников», «ложный глобус фарисеев», «вывод», который из Моисеевой заповеди сделали только фарисеи, — это «признание книжников».

Готово! Если уж мы так смело спрашиваем: где в ВЗ записана заповедь о ненависти, то у нас есть гораздо больше оснований спросить: где же сказано, что фарисеи приложили это обвинение к благословению? Где доказательства?

Мы их не знаем. Мы знаем только то, что иудей обычно ненавидит своего противника, который в то же время представляется ему противником Иеговы; что эта ненависть является необходимым следствием закона, поскольку в нем любовь присоединена к естественным узам взаимоотношений между людьми; и из псалмов мы видим, что страдающие и гонимые говорят наиболее красноречиво, когда они призывают всевозможные бедствия на своих противников, и что они считают себя божественно вправе на свои проклятия и уверены, что будут услышаны.

«Возненавидь врага своего» — это правильный с общепринятой точки зрения вывод, но фраза, которая при всей своей правильности так грубо произнесена, как здесь, груба, неуклюжа в своей формальности как положительная заповедь и так же излишня в данном контексте, как мешающая и вяло тянущаяся. Если рекомендовать любовь к врагу, если рекомендовать ее в противовес Моисеевой заповеди, то в качестве параллели достаточно было бы заповеди: возлюби ближнего твоего, и тогда нужно было бы только сказать: не только ближнего, но и врага должен ты любить.

Кто же заключил завет: «Убей врага твоего»? Не фарисеи, не Иисус, а тот самый писатель, который проводил эти параллели между старым и новым законами: прагматик, которого Церковь назвала Матфеем. Он читает в писании Луки заповедь о любви к врагу, хочет противопоставить ее ветхозаветному закону, и если он хотел сделать параллель полной, точной, то ему достаточно было не только старой заповеди о любви к ближнему, но для внешней полноты он должен был написать и другую заповедь, как следствие: возненавидь врага твоего.

Связав изречение Луки с ветхозаветной заповедью, Матфей породил вопрос, который не мог возникнуть в исходном изречении. По заповеди сосед — это собрат по народу, израильтянин в целом, а в более узком смысле — собрат по народу, который находится в более близком родстве с другим через отношения племени и города. Но упоминается ли здесь «Закон» в этом смысле? Разве новый закон о любви к врагам устанавливается в том смысле, что границы национальности не должны быть границами любви? Ни в коем случае! Но из этого не следует, как заключает Толук, что Иисус ни в коем случае не хотел противопоставить ветхозаветную заповедь другой, а только то, что уже нельзя отрицать, что Матфей путает разные вещи. Изречение, которое он противопоставляет Евангелию, даже не думает полемизировать против ограничения любви родственными связями; напротив, этот барьер давно превзойден им, и