фарфоровой улыбкой. “Ты хочешь, чтобы больно больше не было? Это очень легко! Из нарисованных глаз не капают слёзы, фарфоровая кожа не стареет, а бумажному сердцу не страшно разбиться. Куклам не больно, куклам не страшно, куклы всегда улыбаются, куклы пляшут, и лица их вечно прекрасны! Хочешь танцевать с ними?” И девочка сказала: “Очень хочу”. И он ответил: “Всё очень просто! Позволь мне снять твою кожу, позволь покрыть кости и живую плоть тонким фарфором, позволь вырвать твоё сердце и заменить бумажным, позволь вынуть глаза и нарисовать другие, позволь сделать тебе самую красивую из улыбок. и тогда, поверь, больно не будет! Позволишь?” — “Позволяю,” — ответила она, и Мастер Кукол сделал всё, как обещал. А после она плясала перед ним, такая прекрасная, такая холодная, и нити вокруг неё дрожали, как паутина… Спляши для меня, моя дорогая. Иди ко мне.

Она встала, двигаясь, как на шарнирах.

И принялась кружиться по комнате, приближаясь ко мне. Глаза её были пустыми, и из них текли слёзы.

— Иди ко мне через тьму, девочка, — мурлыкал я, чувствуя, как наливается силой сущность, — бумажное сердце не бьётся, фарфоровая кожа не чувствует тепла, нарисованная улыбка никогда не стирается… Иди ко мне, куколка. Иди на голос Мастера. Вспомни, как я тебе приснился. Вспомни.

И она закричала.

Как и ожидалось.

— Смотри на меня, куколка, — мурлыкал я, — смотри на мою нарисованную улыбку, смотри в мои стеклянные глаза, смотри, потому что время — не река, в которую можно упасть лишь раз, но кольцо, которое всегда возвращает нас к началу. Смотри, потому что финал игры предрешён с самого первого хода, и ты видела его во сне, и ты знаешь, что в начале и в конце был всего лишь я, и имя мне…

Я замолчал и очень выразительно рассмеялся. Поглощаемая сила билась внутри, живая, злая и весёлая.

— Смотри, куколка, от моих запястий к твоим идут нити. Разве ты не хочешь порвать их? Разве ты сможешь? Ну же, попробуй!

Она попробовала, но, конечно, на её руках не было нитей — по крайней мере, тех, которые реально бы было порвать.

— Ты не можешь снять их с себя, — шептал я, — тебе нужно убрать их с моих запястий…

Вот сейчас был небольшой, но всё же шанс, что она соскользнёт с крючка.

Как бы глубоко ни проникла моя власть, как бы девчонка ни была тесно оплетена паутиной снов, тьмы и моего голоса, всё равно внутреннее сопротивление нельзя исключать.

Собственно, степень внутреннего сопротивления такому вот влиянию — это то, что по сути определяет уровень демонолога. Чем колдун могущественее, тем способность сопротивляться нашему влиянию выше. Настоящие мастера имеют на такие случаи специальные рычаги, стоп-вопросы и якоря, позволяющие в любых обстоятельствах вспомнить, кто ты и зачем ты. Они также отлично знают страхи и капризы своих “внутренних детей” и умеют с этим справляться… В идеале, конечно, колдун должен со временем полностью решить свои внутренние проблемы, как в таких случаях говорят, “встретив себя на полпути к себе”. Но это высший пилотаж, в рамках классических демонологических традиций почти что недоступный. На такие фокусы вполне способны шаманы, некоторые жрецы, последователи разного рода серьёзных практик. Но демонологи… Демонология в чистом виде слишком потакает капризам внутреннего ребёнка, переплавленным во взрослые страсти и страстишки; потому высший пилотаж для демонолога — уметь вовремя останавливаться. Издержки пути.

Разумеется, подобные навыки не появляются из воздуха. Они требуют тренировки. Грубо говоря, чем больше занимаешься тёмной магией, тем выше сопротивляемость, тем больше возможностей сохранить рассудок при контакте с демоническим. И наоборот, чем резче начинаешь ею пользоваться, тем сильнее безумие. Не зря самые отбитые и сумасшедшие демонологи получаются именно из бывших святош и случайных везунчиков, получивших дармовую силу — представителям этих двух типажей, как показывает практика, крышу срывает мгновенно и основательно, так, что потом окружающие ещё долго выдыхают последствия.

Если вообще выживают, конечно.

Ю., само собой, никогда на звание мастера не претендовала и близко. Для неё магия всегда была не целью, не искусством, но — средством достижения целей. Всё, что лежало за границами её личных интересов, отметалось как неважное.

С другой стороны, зомби-соперница, древний артефакт и прочие чудеса как бы сами намекают, что я всё же её недооценил.

И вопрос всё же в том, насколько…

Цепи-артефакты упали с моих запястий.

Я оскалился.

Ну что же, не так уж и недооценил, верно? Улыбка моя стала шире, я почувствовал, как трескается кожа на щеках под её напором — но это, к счастью, больше не было проблемой, как и кровопотеря. Пройдёт некоторое время, прежде чем я смогу сменить форму, но главное уже произошло: артефакт перестал сковывать, и всякое очень человеческое больше не довлело надо мной.

Конечно, рандеву с Ю. и её ножичком оставило мою сущность израненной, но теперь это была решаемая проблема: я потянул энергию из своих сбережений и, в обход правил, напрямую из контрагентов. И из всех, кому не повезло оказаться поблизости.

Обычно себе такого не позволяю, потому что за такое оштрафовать могут. И выговор влепить. Что по сути ерунда и того же Бэла никогда не останавливало, но зачем мне лишние проблемы? И дело не в том, конечно, что подобное чревато вспышкой насилия и депрессии в радиусе нескольких кварталов. И серьёзными проблемами с психическим здоровьем у контрагентов. Просто… Не то чтобы я действительно переживал, но… Скажем, я никогда не был сторонником избыточного побочного ущерба.

Собственно, последний раз насильно вытягивать силы из смертных я позволял себе после памятного пражского рандеву с Вафом, раны от стальных перьев которого не позволяют сменить форму и заживают пусть и не как на человеке, но с огромным трудом.

Как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных мер. И прямо сейчас они наступили.

Так что я напитался силой, залечивая повреждения (повезло, что в районе, где небоскрёбы пронзают небеса на манер современных Вавилонских башен, демону тщеславия всегда найдётся перекус), и медленно поднялся торжествующей Ю. навстречу.

Собственно, я мог бы сразу и без всяких затей свернуть ей шею, благо всепрощение никогда не относилось к числу моих достоинств… ну, если не считать нескольких исключений, которым я мог бы простить многое, и одному конкретному, которому я простил бы вообще всё. Но на то они и исключения, верно? Спускать же третьесортной по сути клиентке почти успешную попытку меня уничтожить я не собирался, причём как