Шрифт:
Закладка:
Вывод из обоих опытов был ясен: во-первых, стало очевидно, что запах корма действительно каким-то образом сообщается вербуемым для вылета сборщицам; во-вторых, стало очевидно и то, что пчела, прилетавшая в улей с душистой кормушки, мобилизовала новых пчел на поиск корма, пахнущего мятой, но направление, в котором следует искать корм, не сообщила.
Повторим, что в обоих описанных опытах все кормушки стояли на одинаковом расстоянии и недалеко от улья. Может быть, это обстоятельство имело какое-нибудь особое значение? Может быть, ничего подобного описанному не произошло, если бы кормушки находились на разных расстояниях и подальше от пчелиного гнезда?
Чтобы это выяснить, Фриш предпринял новую серию опытов. В семистах пятидесяти метрах от улья выставляются плошки с душистым, на этот раз гвоздичным сиропом. Десятка два пчел, первыми добравшиеся до кормушки, помечены. Вскоре они вернулись к себе в улей, и вслед за тем к месту кормления стали прилетать новые сборщицы. На них не было никаких меток, и их нетрудно было отличить от старых посетителей кормушки. Всех таких немеченых пчел аккуратно снимали с кормушки и сажали в клетку. Беспрепятственно посещать кормушку, выбирать сироп, возвращаться в гнездо могли только меченые пчелы. (Если б этого не делать, на кормушки прилетало бы так много пчел, что их бы и не сосчитать.)
Некоторое время спустя кормушку убрали и в том же направлении, но на разных расстояниях от улья разложили с десяток надушенных гвоздичным маслом приманок. У всех приманок дежурили ассистенты и лаборанты, подсчитывавшие число прилетающих пчел. За полтора часа, покуда шли наблюдения, на приманке в семидесяти пяти метрах от улья появились всего четыре пчелы, в двухстах метрах — ни одной, в четырехстах — пять, но в семистах — уже семнадцать, а на приманке в восьмистах метрах даже триста пчел, далее — на приманке за тысячу метров — уже лишь двенадцать, а на еще дальше расположенные кормушки за время наблюдения прилетало уже совсем мало пчел.
Короче — к приманкам, стоявшим на наиболее «верном» расстоянии от улья, прилетело наибольшее число сборщиц. Поскольку из их числа только двадцать меченых прилетали к данному месту в прошлом, не оставалось сомнения, что расстояние стало каким-то образом известно новичкам.
Но как же все-таки смогли они узнать о нем?
Стеклянные стенки однорамочного улья и нумерация пчел много лет назад помогли выяснить, как ведут себя посланцы улья по возвращении из удачного полета.
Вернувшаяся с богатой добычей пчела в заметно возбужденном состоянии вбегает через леток в улей, поднимается вверх по сотам и останавливается здесь в гуще других пчел. У ее рта появляются капельки нектара, отрыгиваемого из зобика. Этот нектар немедленно всасывается хоботками подошедших пчел-приемщиц, которые уносят его для укладки в ячейки, пока новая капля передается другим приемщицам. После этого прилетевшая пчела начинает кружиться на соте, описывая то вправо, то влево небольшие круги.
Эти ее характерные движения и были названы танцем.
Несколько секунд, иногда около минуты длится бурное движение танцовщицы, которая сзывает некоторых пчел и увлекает их за собой. Все это летные пчелы, ничем пока не занятые. Они вприпрыжку спешат за танцующей, вытягивая усики, дотрагиваясь ими до танцовщицы, но повторяя ее движения.
Затем танцовщица перебегает на новое место на сотах и здесь, уже среди других пчел, быстрыми прыгающими шажками повторяет свой танец. После этого она снова улетает к медоносу, о котором улей теперь оповещен и на поиски которого уже вылетели первые завербованные танцем сборщицы.
Вернувшись со взятком, они в свою очередь тоже могут стать вербовщицами новых летных пчел.
Так обстоит дело, когда пчела взяла богатую нектарную или пыльцевую добычу невдалеке от улья — не дальше ста метров.
«А как поведут себя пчелы, обнаружившие запас корма метров за полтораста или еще дальше от улья?» — спросил себя Фриш.
Оказалось, что они таким же порядком входят через леток, так же отдают собранный нектар приемщицам и после этого также приступают к танцу. На этот раз, однако, танец заметно отличается от того, о котором рассказано выше.
Если при ближнем взятке пчела совершает маленькие — радиусом не больше одной ячейки — круги, описывая на сотах нечто вроде буквы «о», то фигуры танца дальнего взятка складываются в некое подобие восьмерки, причем радиус каждого полукруга увеличивается до двух-трех ячеек.
Проделывая эту сложную фигуру (Фриш, первым проанализировавший замеченный еще Джоном Эвелином танец, описал его так: полукруг налево, прямая, полукруг направо, прямая, опять полукруг налево и т. д. ), танцовщица во время одного из пробегов по прямой совершает брюшком быстрое виляющее движение, за которое весь танец был назван виляющим или восьмерочным, в отличие от первого, именуемого круговым.
Первые нечетко проводившиеся опыты давали, казалось, основание считать, что виляющий танец сообщает о взятке пыльцы, тогда как круговой служит сигналом о находке нектара. Но уже вскоре выяснилось, что это не так: фигуры обоих танцев одинаково могут говорить и о взятке пыльцы, и о взятке нектара.
Позднее обнаружилось, что разные породы пчел танцуют по-разному, что существуют разные «диалекты» пчелиного языка танцев. Одной из первых была открыта «серповидная» разновидность восьмерочного танца, менее пока исследованная.
Пчелы, прилетающие в улей с богатой ношей, танцуют на сотах. Этот пчелиный танец, представляющий очень своеобразную форму отражения внешних условий, можно ежедневно наблюдать в улье. Но можно ли установить его объективное значение?
Разумеется, нетрудно приписать определенный смысл какому-нибудь движению усика или повороту тела. Но совсем не просто проверить, не игра ли это воображения и не самообман ли фантазера, убедившего себя, что он понимает природу.
Однако благодаря замечательным успехам в других областях биологии расшифровка «языка» движений в пчелином танце на сотах оказалась все же делом осуществимым. Но произошло это уже после первого путешествия Карла Фриша за океан.
9
Поездкой в Америку Фриш был обязан своему знакомству с «последним великим классиком современной биологии» — знаменитым Теодором Бовери, вернее, с его вдовой. В 1913 году Бовери возглавил новый берлинский институт биологии, вошедший в историю этой науки как «Институт императора Вильгельма». Едва приступив к работе, Бовери пригласил совсем молодого еще Фриша стать руководителем одного из отделов института. Пока шла переписка, Бовери заболел, болезнь оказалась роковой, и Фриш в Берлин не переехал. Но дружба, связавшая его с семьей умершего, не оборвалась. Вдова Бовери, урожденная Марчелла О'Гради, американка по происхождению, до Берлина работала в Вюрцбургском институте
