Ну, только ль в стаде что ягняты?

              Вот я как захочу

                     Да налечу,

Так царский подлинно кусочек подхвачу!»

        Тут Ворон поднялся над стадом,

        Окинул стадо жадным взглядом:

Из множества ягнят, баранов и овец

Высматривал, сличал и выбрал наконец

              Барана, да какого?

        Прежирного, прематерого,

Который доброму б и волку был в подъем.

        Изладясь, на него спустился

И в шерсть ему, что силы есть, вцепился.

Тогда-то он узнал, что добычь не по нем.

Что хуже и всего, так на баране том

        Тулуп такой был прекосматый,

        Густой, всклокоченный, хохлатый,

Что из него когтей не вытеребил вон

              Затейник наш крылатый,

И кончил подвиг тем, что сам попал в полон.

        С барана пастухи его чинненько сняли;

        А чтобы он не мог летать,

        Ему все крылья окорнали

        И детям отдали играть.

Нередко у людей то ж самое бывает,

              Коль мелкий плут

        Большому плуту подражает!

Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют.

СЛОН НА ВОЕВОДСТВЕ

             Кто знатен и силен,

                           Да не умен,

Так худо, ежели и с добрым сердцем он.

На воеводство был в лесу посажен Слон.

Хоть, кажется, слонов и умная порода,

             Однако же в семье не без урода:

                           Наш Воевода

                   В родню был толст,

                   Да не в родню был прост;

             А с умыслу он мухи не обидит.

                   Вот добрый Воевода видит —

      Вступило от овец прошение в Приказ:

«Что волки-де совсем сдирают кожу с нас».

«О плуты!— Слон кричит,— какое преступленье!

             Кто грабить дал вам позволенье?»

А волки говорят: «Помилуй, наш отец!

             Не ты ль нам к зѝме на тулупы

Позволил легонький оброк собрать с овец?

      А что они кричат, так овцы глупы:

Всего-то придет с них с сестры по шкурке снять;

             Да и того им жаль отдать».

«Ну, то-то ж,— говорит им Слон,— смотрите!

      Неправды я не потерплю ни в ком:

             По шкурке, так и быть, возьмите;

      А больше их не троньте волоском».

ОСЕЛ И СОЛОВЕЙ

                 Осел увидел Соловья

И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!

Ты, сказывают, петь великий мастерище.

                 Хотел бы очень я

       Сам посудить, твое услышав пенье,

       Велико ль подлинно твое уменье?»

Тут Соловей являть свое искусство стал:

                 Защелкал, засвистал

На тысячу ладов, тянул, переливался;

       То нежно он ослабевал

И томной вдалеке свирелью отдавался,

То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.

                 Внимало все тогда

           Любимцу и певцу Авроры:

Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,

                 И прилегли стада.

Чуть-чуть дыша, пастух им любовался

                 И только иногда,

       Внимая Соловью, пастушке улыбался.

Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом:

       «Изрядно,— говорит,— сказать неложно,

            Тебя без скуки слушать можно;

                    А жаль, что незнаком

                    Ты с нашим петухом;

            Еще б ты боле навострился,

       Когда бы у него немножко поучился».

Услыша суд такой, мой бедный Соловей

Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.

Избави бог и нас от этаких судей.

ОТКУПЩИК И САПОЖНИК

Богатый Откупщик в хоромах пышных жил,

                     Ел сладко, вкусно пил;

       По всякий день давал пиры, банкеты,

              Сокровищ у него нет сметы.

В дому сластей и вин, чего ни пожелай:

              Всего с избытком, через край.

И словом, кажется, в его хоромах рай.

              Одним лишь Откупщик страдает,

                     Что он недосыпает.

       Уж божьего ль боится он суда

              Иль просто трусит разориться:

Да только все ему не крепко как-то спится.

              А сверх того, хоть иногда

Он вздремлет на заре, так новая беда!

              Бог дал ему певца, соседа.

С ним из окна в окно жил в хижине бедняк

Сапожник, но такой певун и весельчак,

       Что с утренней зари и до обеда,

С обеда до ночи без умолку поет,

И богачу заснуть никак он не дает.

              Как быть и как с соседом сладить,

              Чтоб от пенья его отвадить?

              Велеть молчать: так власти нет;

              Просил: так просьба не берет.

Придумал, наконец, и за соседом шлет.

                     Пришел сосед.

              «Приятель дорогой, здорово!»

       «Челом вам бьем за ласковое слово».

«Ну, что, брат, каково делишки, Клим, идут?»

(В ком нужда, уж того мы знаем, как зовут.)

              «Делишки, барин? Да не худо!»

«Так от того-то ты так весел, так поешь?

              Ты, стало, счастливо живешь?»

       «На бога грех роптать, и что ж за чудо?

              Работою завален я всегда;

       Хозяйка у меня добра и молода:

       А с доброю женой, кто этого не знает,

                     Живется как-то веселей».

«И деньги есть?» — «Ну, нет, хоть лишних не бывает,

              Зато нет лишних и затей».

«Итак, мой друг, ты быть богаче не желаешь?»

              «Я этого не говорю;

Хоть бога и за то, что есть, благодарю;

       Но сам ты, барин, знаешь,

       Что человек, пока живет,

Все хочет более! таков уж здешний свет.

Я чай, ведь и тебе твоих сокровищ мало.

И мне бы быть богатей