Лютейший бич небес, природы ужас — мор

      Свирепствует в лесах. Уныли звери;

                 В ад распахнулись настежь двери:

Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;

Везде разметаны ее свирепства жертвы,—

      Неумолимая, как сено, косит их,

                 А те, которые в живых,

Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы:

                 Перевернул совсем их страх;

Те ж звери, да не те в великих столь бедах:

Не давит волк овец и смирен, как монах;

Мир курам дав, лиса постится в подземелье:

              Им и еда на ум нейдет.

              С голубкой голубь врознь живет,

              Любви в помине больше нет:

      А без любви какое уж веселье?

В сем горе на совет зверей сзывает Лев.

Тащатся шаг за шаг, чуть держатся в них души.

Сбрелись и в тишине, царя вокруг обсев,

      Уставили глаза и приложили уши.

«О други! — начал Лев,— по множеству грехов

      Подпали мы под сильный гнев богов,

Так тот из нас, кто всех виновен боле,

                  Пускай по доброй воле

             Отдаст себя на жертву им!

Быть может, что богам мы этим угодим,

      И теплое усердье нашей веры

             Смягчит жестокость гнева их.

      Кому не ведомо из вас, друзей моих,

      Что добровольных жертв таких

Бывали многие в истории примеры?

                  Итак, смиря свой дух,

      Пусть исповедует здесь всякий вслух,

В чем погрешил когда он вольно иль невольно.

                  Покаемся, мои друзья!

Ох, признаюсь — хоть это мне и больно —

                      Не прав и я!

Овечек бедненьких — за что? — совсем безвинно

                  Дирал бесчинно;

              А иногда — кто без греха?

              Случалось, драл и пастуха:

              И в жертву предаюсь охотно.

Но лучше б нам сперва всем вместе перечесть

      Свои грехи: на ком их боле есть,

                 Того бы в жертву и принесть,—

И было бы богам то более угодно».

«О царь наш, добрый царь! От лишней доброты,—

Лисица говорит,— в грех это ставишь ты.

Коль робкой совести во всем мы станем слушать,

То прийдет с голоду пропасть нам наконец;

      Притом же, наш отец!

Поверь, что это честь большая для овец,

      Когда ты их изволишь кушать.

А что до пастухов, мы все здесь бьем челом:

Их чаще так учить — им это поделом.

Бесхвостый этот род лишь глупой спесью дышит,

      И нашими себя везде царями пишет».

Окончила Лиса; за ней на тот же лад

                 Льстецы Льву то же говорят,

      И всякий доказать спешит наперехват,

Что даже не в чем Льву просить и отпущенья.

За Львом Медведь, и Тигр, и Волки в свой черед

                      Во весь народ

      Поведали свои смиренно погрешенья!

                 Но их безбожных самых дел

      Никто и шевелить не смел.

                 И все, кто были тут богаты

Иль когтем, иль зубком, те вышли вон

                 Со всех сторон

             Не только правы, чуть не святы.

В свой ряд смиренный Вол им так мычит: «И мы

Грешны. Тому лет пять, когда зимой кормы

             Нам были худы,

      На грех меня лукавый натолкнул:

      Ни от кого себе найти не могши ссуды,

      Из стога у попа я клок сенца стянул».

      При сих словах поднялся шум и толки;

      Кричат Медведи, Тигры, Волки:

               «Смотри, злодей какой!

      Чужое сено есть! Ну, диво ли, что боги

      За беззаконие его к нам столько строги?

      Его, бесчинника, с рогатой головой,

      Его принесть богам за все его проказы.

Чтоб и тела нам спасть и нравы от заразы!

Так, по его грехам, у нас и мор такой!»

               Приговорили —

      И на костер Вола взвалили.

               И в людях так же говорят:

      Кто посмирней, так тот и виноват.

СОБАЧЬЯ ДРУЖБА

                     У кухни под окном

На солнышке Полкан с Барбосом, лежа, грелись.

             Хоть у ворот перед двором

      Пристойнее б стеречь им было дом;

             Но как они уж понаелись —

             И вежливые ж псы притом

             Ни на кого не лают днем —

Так рассуждать они пустилися вдвоем

О всякой всячине: о их собачьей службе,

      О худе, о добре и, наконец, о дружбе.

      «Что может,— говорит Полкан,— приятней быть,

             Как с другом сердце к сердцу жить;

      Во всем оказывать взаимную услугу;

          Не спить без друга и не съесть,

             Стоять горой за дружню шерсть,

      И, наконец, в глаза глядеть друг другу,

      Чтоб только улучить счастливый час,

Нельзя ли друга чем потешить, позабавить

И в дружнем счастье все свое блаженство ставить!

      Вот если б, например, с тобой у нас

             Такая дружба завелась:

                    Скажу я смело,

Мы б и не видели, как время бы летело».

             «А что же? это дело! —

             Барбос ответствует ему.—

Давно, Полканушка, мне больно самому,

Что, бывши одного двора с тобой собаки,

             Мы дня не проживем без драки;

      И из чего? Спасибо господам:

             Ни голодно, ни тесно нам!

             Притом же, право, стыдно:

Пес дружества слывет примером с давних дней,

А дружбы между псов, как будто меж людей,

                    Почти совсем не видно».

«Явим же в ней пример мы в наши времена!—