В самом начале послания Гораций выражает сожаление, что отвлекает императора от важных государственных дел (ст. 1–4). Затем он отмечает, что, в отличие от древних царей и героев, которых почитали только посмертно, римский народ спешит почтить великого Августа уже при жизни, поскольку «ничто не взойдет тебе равное и не всходило» (ст. 5–17). Однако народ, ставя Августа выше древних вождей, только в этом проявляет мудрость. Все «докучно ему и противно», что не является старым или отжившим свой век. Например, народ ценит сочинения только древних римских писателей и поэтов, вероятно, по аналогии «имея в виду, что у греков чем старше поэмы, тем совершенней они» (ст. 18–33). Гораций с юмором доказывает, что древность не может являться критерием оценки поэтов (ст. 34–49). Затем он перечисляет особо ценимых народом (и критиками) древних римских поэтов и драматургов — это Энний, Невий, Пакувий, Акций, Афраний, Плавт, Цецилий, Теренций. Их произведения римляне до сих пор с благоговением чтят, учат наизусть и ставят на театральных подмостках (ст. 50–62). Гораций отмечает, что народ, хваля древних поэтов, в большинстве случаев заблуждается. Эти поэты достойны не восхищения, а снисхождения, поскольку многое в их произведениях устарело, а слог неблагозвучен, груб и несовершенен. В приверженности народа к древним поэтам, по мнению Горация, во многом виноваты сенаторы старой закалки, которые упорствуют в привычках своей далекой юности, а также грамматики (критики). Все они хвалят древних поэтов для того лишь, чтобы унизить «нас» (современных талантливых поэтов) и «все наше» (очевидно, творчество Горация и других поэтов из кружка Мецената) из зависти и ненависти (ст. 63–89). Гораций подчеркивает, что у легкомысленных греков отношение к литературе и искусству было совсем другим, нежели у серьезных римлян, поэтому они достигли успеха в разных областях. Ныне же римляне стали повально увлекаться поэзией, вне зависимости от образованности или таланта, что привело к наплыву тщеславных дилетантов. Даже Гораций, заявлявший ранее, что «стихов никаких не пишу я», не удержался и тоже вернулся к творчеству (ст. 90–117). Он уверен, что всеобщее увлечение поэзией может принести определенную пользу государству. Ведь поэт свободен от многих пороков, неприхотлив («может он хлебом простым и стручьями только питаться») и способен достойно воспитывать молодежь, оказывая на нее благотворное влияние через свои произведения («душу исправит, избавив от зависти, гнева, упрямства»). Служит поэт и делу религии, сочиняя гимны в честь богов. Здесь Гораций, очевидно, намекает на готовящийся им «Юбилейный гимн» (ст. 118–138).

Затем поэт обращается к истокам римской драматургии и излагает историю одного из древнейших жанров устного народного творчества — фесценнин (ст. 139–160). Гораций сожалеет, что римляне поздно познакомились с шедеврами греческой драматургии. Когда появились переводы греческих трагиков на латинский язык, они были несовершенны и не имели отделки. Комедия же требовала еще большего труда, поскольку «прощают ей меньше гораздо». В связи с этим даже комедии Плавта имеют определенные недостатки, поскольку автор заботился только о своих доходах (ст. 161–176). Гораций с некоторым предубеждением относится к драматургии, поскольку, по его мнению, успех драматурга полностью зависит от приземленных вкусов толпы, которая ныне предпочитает не серьезную драму, а состязания кулачных бойцов или медведей; даже всадникам более приятны яркие костюмированные зрелища. При этом толпа готова скорее смотреть, чем слушать, и порой поднимает в театре такой шум, что заглушает реплики актеров (ст. 177–207). Однако Гораций с радостью готов хвалить и чтить того драматурга, что стесняет «мне вымыслом грудь» или «будит волненье, покоит иль ложными страхами полнит» (ст. 208–213). Он предлагает Августу обратить свое благосклонное внимание, прежде всего, на тех писателей, которые склонны больше доверять читателям, а не зрителям (ст. 214–218). Гораций признает, что современные поэты порой ведут себя глупо из-за своей чрезмерной чувствительности. Они тешат себя надеждой, что однажды их призовет Август и облагодетельствует («сам призовешь, от нужды обеспечишь, принудишь писать нас»). Безусловно, великие деяния выдающихся людей должны прославлять только достойные поэты. Хотя Александр Македонский и озолотил бездарного поэта Херила, он позволил создавать свои художественные и скульптурные изображения только двум гениальным мастерам. Август же очень хорошо разбирается в поэзии, поскольку оказывает свое покровительство таким выдающимся поэтам, как Вергилий и Варий (ст. 219–250). В конце послания Гораций извиняется, что не в силах сочинять эпические поэмы о великих подвигах Августа. Он не хочет краснеть за недостойные величия императора стихи, свитки с которыми в итоге будут использованы в качестве упаковки для товара в какой-нибудь бакалейной лавке (ст. 250–270).

Второе послание второй книги адресовано поэту Юлию Флору (как и послание I.3). Если бы кто-то при продаже молодого раба честно предупредил бы о его недостатках, пишет Гораций, покупатель не имел бы никакого права жаловаться на них после сделки, ведь ему сообщили все заранее. Вот и Флор не должен возмущаться, что Гораций ему не пишет, так как поэт уже давно предупреждал, что с возрастом стал ленив и обычно не отвечает на письма. Но Флор жалуется еще и на то, что Гораций не посылает ему свои стихотворения (ст. 1–25). В связи с этим поэт напоминает ему историю об одном солдате полководца Лукулла, у которого однажды ночью украли все его сбережения. Взбешенный потерей денег, солдат яростно бросился штурмовать богатую крепость, выбил из нее целый гарнизон, прославился и получил большую денежную награду. Но когда претор предложил ему повторить подвиг и захватить другую крепость, солдат отказался и посоветовал начальнику послать того, кто потерял свой кошель. Вот и Гораций такой же солдат. Он потерял все свое достояние после разгрома при Филиппах и, «побуждаемый бедностью дерзкой», решил зарабатывать себе на жизнь поэзией. Ныне же он имеет «достаток полный» и предпочитает дремать, нежели сочинять стихи (ст. 26–54).

У него есть и другие причины для отказа от творчества. Бегущие годы крадут у поэта не только молодость и здоровье, но и поэтическую силу. Кроме того, он не в состоянии угодить вкусам всех и каждого, поскольку одним нравятся его оды, а другим — эподы и т. д. Вдобавок ко всему, живя в Риме, невозможно полностью отдаваться творчеству среди столичного шума и суеты, каждодневных забот и дел. Поэты должны творить в уединении, желательно вне городов, на природе (ст. 55–86). Ныне поэты только и делают, что беззастенчиво хвалят друг друга. Горацию же нередко приходится сносить их зависть и ревность (ст. 87–105). Плохие поэты всегда вызывают смех, но они не слышат критики и