сами хвалят свои стихи. Сочинение хороших стихотворений — непростое дело. Настоящий поэт должен соблюдать определенные правила стихосложения, чтобы отличаться от обычных стихоплетов. Гораций замечает, что сам предпочел бы казаться плохим, «безумным поэтом», но при этом быть счастливым, нежели «чем разуметь и ворчать» постоянно. В качестве примера он приводит историю об одном жителе Аргоса, который, сидя в пустом театре, воображал, что «слушает трагиков дивных» и в восторге им аплодировал. Во всем остальном он был обыкновенным человеком и не проявлял никаких признаков безумия. Родственники все же решили вылечить его и достигли в этом успеха. Тем не менее, когда он пришел в себя, то стал несчастнейшим человеком, потому что потерял единственный источник наслаждения (ст. 106–140). Гораций уверен, что ему пора подчинить свою жизнь мудрости, «бросить забавы» (поэзию) и обратиться к философии, то есть «изучать только строй и гармонию правильной жизни» (ст. 141–144).

В заключительной части послания поэт пространно излагает свои излюбленные философские правила: необходимо избегать страсти к накопительству, поскольку никому не дано обладать чем-то вечно, надлежит довольствоваться малым, придерживаться «золотой середины», обуздывать жадность, тщеславие, страх, гнев и т. д. Следует вовремя уйти, учит Гораций, если «правильно жить не умеешь», чтобы не стать посмешищем в глазах молодежи (ст. 145–216). Послание к Флору написано, вероятно, в 19 или 18 году до н. э., вскоре после выхода в свет первого послания к Меценату, в котором Гораций также сообщает, что бросает поэтическое творчество.

Третье послание, которое обычно публикуют отдельно, — это послание к Пизонам, адресованное аристократу Луцию Кальпурнию Пизону, консулу 15 года до н. э., и двум его сыновьям, старший из которых был начинающим поэтом (ст. 366). По словам Порфириона, «эту книгу, которая называется „Наука поэзии“, он адресовал Луцию Пизону, позднее ставшему префектом города (ибо сам Пизон был человеком, причастным к свободным искусствам), а также его сыновьям»[966]. Семья Пизонов увлекалась философией и литературой и была хорошо известна в кругах римской интеллигенции. После смерти Горация это произведение получило название «Наука поэзии» (Ars poetica) или «Об искусстве поэзии» (De arte poetica)[967]. «Наука поэзии» является самым большим и самым сложным стихотворным произведением Горация. Условно оно делится на три части: «О поэзии» (ст. 1–152), «О драме» (ст. 153–294) и «О поэте» (ст. 295–476). Считается, что «Наука поэзии» была написана не позднее 14 года до н. э. (по другим версиям, в 23–18 или 13–8 годах).

По мнению ряда ученых, это произведение не принадлежит к какому-то одному жанру, а скорее соединяет в себе основные черты таких жанров, как эпистолярная беседа, теоретический учебник и художественное сочинение. При создании «Науки поэзии» Гораций широко использовал труды своих предшественников — в основном трактат «О поэзии» философа Неоптолема Парионского (конец III века до н. э.) и «Поэтику» Аристотеля. Например, Порфирион пишет, что в этой книге «Гораций использовал наставления Неоптолема из г. Пария о поэтическом искусстве, правда, не все, но важнейшие»[968].

В «Науке поэзии» Гораций подробно излагает собственные взгляды на поэзию, на то, как следует создавать драмы, какими качествами должен обладать настоящий поэт и т. д. Стоит привести довольно оригинальный пересказ содержания «Науки поэзии», осуществленный известным немецким ученым Р. Хайнце: «Произведение должно быть единым и в равной мере совершенным во всех частях (1–37). Достигнуть этого может лишь тот, кто выбрал себе задачу по силам; кто так и сделает, тот сумеет и правильно расположить части, и овладеть речью (38–41). Хорошее расположение частей заключается в том, что в каждом месте сказано все то и только то, что в этом месте необходимо (42–44). Хорошее владение речью заключается в умении выбрать слова (45–72), выбрать подходящий стихотворный размер (73–88) и привести речь в соответствие с содержанием и с личностью говорящего (89–118). — Материал произведения может быть впервые найденным или заимствованным (119–127); последнее легче (128–130), и в то же время ничуть не мешает самостоятельности в разработке, если только писатель, наряду с другими предосторожностями, позаботится и о том, чтобы не браться за обработку слишком громоздкого отрывка сказания, для художественного освоения которого у него не хватает сил (131–139): ведь совсем не так поступал Гомер, когда выбирал себе область, с виду ограниченную, но придавал ей бесконечную прелесть своими искусными находками и трактовками (140–152).

Драма в особенности требует от поэта точного знания признаков, характерных для каждого возраста человеческой жизни (153–178). При драматической обработке фабулы основным требованием является правильное ее расчленение на действие и рассказ (179–188). Наряду с другими требованиями к построению драмы (189–192) особенно важна разработка хоровых частей (193–201), которые сильно страдают из-за вырождения музыки (202–219). Сатировская драма, благодаря своему промежуточному положению между трагедией и комедией, также требует особенной техники, прежде всего в области языка (220–250). Стих драматических диалогов, ямбический триметр, к сожалению, трактуется римскими трагиками неправильно, в угоду не смыслящей в искусстве римской публике; поэтому следует ближе держаться образцов греческой драмы (251–270). Беда здесь в том, что наши поэты, хотя и заимствовали у греков все их изобретения в области драмы, и даже приступили к обработке своего национального материала, не проявляют при этом труде должной тщательности (271–294).

Вера в мощь гения увлекает многих к заботе о показной гениальности; мы же намерены, сохраняя трезвость суждений, дать наставления относительно истинных предпосылок и задач поэтического творчества (295–308). — Первой из этих предпосылок является правильность суждений (309). Философское изучение теории обязанностей и нравственного идеала дает возможность создавать богатые содержанием стихотворения, которые, несмотря на художественные промахи, производят большее впечатление, чем их противоположность — благозвучные, но бессодержательные побрякушки (310–322). Соединение же этих двух качеств удавалось лишь грекам, а не римлянам, которые с детских лет думают только о наживе (323–332). Все же следует стремиться к объединению обеих задач поэзии, которые иные поэты ставят перед собою лишь по отдельности, — поучения и развлечения (333–346). Конечно, полное совершенство недостижимо, но есть немалая разница между простительными погрешностями и такими недостатками, которые навсегда губят доброе имя поэта (347–360): слабо выполненное произведение искусства может ослепить с первого взгляда, но оно не выдержит тщательного изучения проницательной критики, частого повторного разглядывания (361–365). Заметь, Пизон, что поэту, в отличие от оратора, нельзя быть посредственным, так как никаких практических потребностей общества он не удовлетворяет (366–378); в остальных занятиях, которые открыты всем взглядам, об этом помнит каждый, но на сочинительство, тем не менее, посягает любой обыватель (379–384). У тебя достаточно ума и вкуса, чтобы не брать примера с этих кропателей; но все же я советую тебе при твоих будущих опытах обращаться к критике знающих друзей и подолгу раздумывать над изданием написанного (385–390): поэзия достаточно доказала свое право