сосуде, чистейшую действенность и экстракцию того живого интеллекта, который их породил. Я знаю, что они так же живы и так же энергично плодовиты, как эти сказочные зубы дракона; и, будучи посеянными вдоль и поперек, они могут случайно вырасти вооруженными людьми. И все же, с другой стороны, если не проявлять осторожность, можно убить человека так же легко, как убить хорошую книгу. Кто убивает человека, убивает разумное существо, образ Божий; но тот, кто уничтожает хорошую книгу, убивает сам разум, убивает образ Божий, как бы в глазах. Многие люди живут как бремя для земли; но хорошая книга — это драгоценная кровь духа мастера, забальзамированная и сохраненная специально для жизни за пределами жизни. Правда, ни один век не может восстановить жизнь, в которой, возможно, нет потерь; и революции веков не часто восстанавливают потерю отвергнутой истины, за неимением которой целые народы живут еще хуже.

Поэтому мы должны остерегаться, какие гонения мы поднимаем против живых трудов публичных людей, как мы распыляем эту выдержанную жизнь человека, сохраненную и хранимую в книгах; поскольку мы видим, что таким образом может быть совершено своего рода убийство, иногда мученичество, а если оно распространяется на все впечатление, то своего рода резня; где казнь заканчивается не истреблением элементарной жизни, а поражает эту бесплотную и пятую сущность, дыхание самого разума, убивает бессмертие, а не жизнь. 62

Он приводит в пример интеллектуальную жизнеспособность древних Афин, где цензуре подвергались только атеистические и клеветнические сочинения: «Так, книги Протагора судьи Ареопага велели сжечь, а его самого изгнали из страны за рассуждения, начинавшиеся с признания, что он не знает, «есть ли боги, или нет»». Мильтон хвалит правительство Древнего Рима за то, что оно предоставляло писателям большую свободу, а затем рассказывает о росте цензуры в императорском Риме и католической церкви. Этот указ о лицензировании, по его мнению, попахивает «папизмом». «Какое преимущество быть мужчиной, чем мальчиком в школе, если мы только избежали ферулы, чтобы попасть под «другой имприматур»? 63 Правительства и их лицензиары ошибаются; пусть они не навязывают народу свои предпочтения; пусть лучше народ сам выбирает и учится, пусть даже путем дорогостоящих проб и ошибок:

Я не могу похвалить беглую и замкнутую добродетель, неиспользуемую и не дышащую, которая никогда не выходит на улицу и не видит своих противников, а просто ускользает из гонки. 64 Дайте мне свободу знать, говорить и рассуждать свободно, согласно совести, выше всех свобод. 65. Хотя бы все ветры доктрины были пущены по земле, чтобы Истина была в поле, мы вредим ей, разрешая и запрещая, сомневаясь в ее силе. Пусть она и Ложь сражаются; кто когда-либо знал, чтобы Истина была хуже в свободном и открытом поединке? 66

Однако Мильтон не требует полной терпимости к публикациям: он считает, что атеизм, клевета и непристойности должны быть вне закона, и отказывает в терпимости католицизму, поскольку тот является врагом государства и сам по себе нетерпим. 67 Государство, свободное в мыслях и словах, должно, при прочих равных условиях, расти в величии.

Мне кажется, я вижу в своем воображении благородный и могущественный народ, пробуждающийся, как сильный мужчина после сна, и встряхивающий своими непобедимыми локонами. Мне кажется, что я вижу ее, как орла, который клекочет о своей могучей молодости и зажигает свои неослепленные глаза в полном полуденном цветении… 68

Парламент не обратил внимания на мольбу Мильтона; напротив, он с еще большей строгостью (в 1647, 1649 и 1653 годах) принял законы против нелицензионного книгопечатания. Члены компании Stationers' Company протестовали против того, что Мильтон не зарегистрировал «Ареопагитику»; Палата лордов назначила двух судей для проверки; результат нам неизвестен, но, судя по всему, к нему не придрались; он был полезным голосом для торжествующих пуритан.

В феврале 1649 года, спустя всего две недели после казни Карла I, Мильтон опубликовал памфлет «Власть королей и магистратов». В нем была принята теория общественного договора, согласно которой власть правительства исходит от суверенного народа и что «законно… любому, кто обладает властью, призвать к ответу тирана или нечестивого короля и, после должного осуждения, свергнуть и предать его смерти». 69 Месяц спустя Государственный совет революционного правительства предложил Мильтону стать «секретарем по иностранным языкам». Он отложил в сторону свою эпопею и на одиннадцать лет посвятил себя служению пуританскому Содружеству и протекторату Кромвеля.

VI. ЛАТИНСКИЙ СЕКРЕТАРЬ: 1649–59 ГГ

Новому режиму нужен был хороший латинист для составления иностранной корреспонденции. Мильтон был очевидным выбором; он мог писать на латыни, итальянском и французском, как древний римлянин, флорентиец или парижанин, и он доказал в опасные годы свою верность делу парламента против епископов и короля. Его привлек Совет, а не Кромвель; у него не было близких отношений с новым правителем, но он должен был часто видеть его и ощущать в своих мыслях и письмах близость этой потрясающей личности. Совет использовал Мильтона не только для перевода своей иностранной корреспонденции на латынь, но и для того, чтобы в латинских брошюрах объяснять другим правительствам справедливость своей внутренней политики и, прежде всего, насколько разумным было обезглавливание короля.

В апреле 1649 года, вскоре после своего вступления в должность, Мильтон вместе с другими сотрудниками Совета стал подавлять публикации роялистов и левеллеров, направленные против нового режима. 70 Цензура теперь была более жесткой, чем когда-либо в истории Англии, следуя общему правилу, согласно которому цензура усиливается по мере ослабления безопасности правительства. Человек, написавший самый красноречивый призыв к свободе прессы, теперь смотрел на цензуру с точки зрения правящей власти. Однако следует отметить, что в «Ареопагитиках» Мильтон допускал, что «в Церкви и Содружестве величайшей заботой является бдительное наблюдение за тем, как книги унижают себя, равно как и людей; а затем заключение, тюрьма и суровое правосудие над ними как над злоумышленниками». 71

Поскольку Джон Лильберн был особенно беспокойным левеллером, Совет поручил Мильтону написать ответ на его радикальный памфлет «Новые цепи обнаружены». Мы не знаем, выполнил ли он это поручение. Но он сам говорит нам 72 что ему было «приказано» ответить на «Эйкон Василике». Он выполнил его, опубликовав (6 октября 1649 года) книгу из