Шрифт:
Закладка:
На заборе в Подпорожье принято еще обыкновение прорезать рыбе ножом крайнее место у хвоста и это, говорят, особенно важно при солении, хотя все дело состоит в том, что через этот разрез рыба скорее осаливается, но и то, может, одним днем раньше, чем та, у которой хвост забудут или поленятся прорезать.
Быстро нес меня карбас на легком благоприятном поветерье от деревни Кузомени по направлению к Кашкаранцам. Скоро пронес он это сорокаверстное пространство и к вечеру позволил увидеть эту деревню прямо с моря, на далеко выдавшемся из земли песчано-каменистом мысу, со множеством обычных крестов на наволоках. Назади помнился камень-корабль, скала, имеющая издали поразительное сходство с этим великаном судов; впереди виднелась деревушка Кашкаранцы с относительно недурными строениями. Попались в карбасе кашкараны, обиравшие рыбу с тоней, которых такая пропасть по всему спопутному берегу. То же множество промысловых избушек, не пустых на то время (был конец июля), стояло на берегу и на дальнейшем пути, на следующих 15 верстах до Сальницы и 20 до Оленницы. Огромная мель, на которой торчали голые камни чуть не над поверхностью воды, не позволила мне побывать в первой из этих деревушек. Не был я также и в следующей деревушке — Оленнице (с 30 домами и 50 мужиками); белелась только верстах в 6 от нас вновь строившаяся деревянная церковь. Благоприятное — редкий гость — поветерье понесло нас мимо; даже сами гребцы не хотели сменяться до Кузреки, которая отстоит от Оленницы, как думают, на 35 верст (зимние пути, конечно, короче верст на 5, на 7, на 10 и даже больше).
Кузрека — маленькая (10 дворов), грязненькая, старенькая деревушка, заброшенная далеко за устьем реки Кузи, мелкой до того, что по стрежу ее расставлены вехи — обстоятельство, помешавшее англичанам посетить эту деревушку, несмотря на то, что она в то время почти совершенно обезлюдела: все мужское население ее уходило на помощь в Умбу, до которой от Кузреки 30 верст морем. Немногим пополнило мои сведения посещение этой деревушки, помимо семужьей ловли, которая и здесь составляет насущное, главное, занятие. Из этой деревушки, точно так же, как и изо всех прежних до Поноя, народ не поднимается на Мурман, но по зимам, с Федора Тирона до Благовещенья, ходит для промысла морского зверя недели на три, на четыре на Бабий нос, на мысы: Погорельский, Никодимский, в Девятое (становище у Поноя) и на Святой Нос.
На промысел этот идут обыкновенно в следующем порядке: впереди бежит на лыжах хозяин, обязанный высматривать удобное для прохода место и кричать, где камень, где ропачистый (негладкий) лед, между которым вода обыкновенно садит (ходит с необыкновенной быстротой) и мелчит торосный лед в шугу, по которой бегут уже на длинных и широких ламбах.
Пока они бегут, мы ненадолго остановимся осмотреть эти диковинные ламбы, которые здесь, на Терском берегу, чаще называются лопарским словом «калги». Берут доску длиной в 2 аршина 6 верхов (вершков), шириной 21/2 вершка, в толщину не более 7/8 того же вершка. К верхней стороне доски, предназначенной для подошвы человеческой ноги, чтобы она здесь не скользила, деревянными гвоздочками прикрепляется кусок бересты в пол-аршина длины и в 21/2 вершка ширины. Это пёлгас. Эту доску в передней части загибают несколько кверху и «носок» затесывают острым углом. Нижнюю сторону доски обшивают сплошь всю тюленьей кожей, края которой заворачивают на верхнюю сторону. Это «мёлгас». Когда промышленник поставит ногу, то на «пятнике» обхватывает сзади ремнем «запятником»,а весь перед ноги прикрепляет ремнем, называемым и «переноском», и «наносошником». Поморские ламбы отличаются только тем, что короче (всего 11/2 арш.) и шире (до 6 верш.) и вместо обоих ремней — пелгаса и мелгаса — снабжены ременной дугой поперечки, в которую свободно просовывается нога, как в калоши или в стремя. С носка идет поводок для управления, когда нужно руками, как и в лыжах.
Позади хозяина покрута, на этот раз правящего обязанность кормщика, бегут на лыжах двое его работников, которые тянут на лямках лодку с подделанными внизу креньями. В лодке — провизия, теплая лопать (носильное платье), орудия ловли: пешни, ножи, кутило и другая снасть. У всех на спину перекинуты винтовки, у всех в карманах и за пазухой кусочки свинца для пуль и порох, если ветер, дующий с гор, не отнесет лед в голомя и не заставит промышленников в ближайшей избушке выжидать у моря погоды и возвращения льда.
На нем уже, наверно, образовали залежки бельки, отделившиеся от матерей и отцов, уплывших в Мезенский залив. Заметивши юрово, креневой карбас немедленно спускается на воду, зверь берется на те же хитрости и теми же орудиями (мелкий на кокот — деревянную колотушку; крупный — на винтовку). Убитого зверя выносят на берег, там его и пластают, мясо бросая, а харавины (шкуры) с салом везут домой, где обыкновенно строгают его и вымачивают харавины для замши в воде (летом) повыше заборов, для того чтобы вымокла и вылезла вся негустая и короткая шерсть.
Точно так же и здесь, на Терском, как и на Зимнем, Мезенском и Канинском, сильные ветра раздергивают лед, на котором промышленники заняты своей работой, и уносят его в добрый час на Соловецкий остров или к мезенским берегам; в несчастный час, при перемене ветра, — в океан на верную гибель!..
На Св. Носе те же промыслы производят исключительно одни почти лопари. Удача этого промысла на Терском берегу зависит, как уже сказано, от ветров, которые в то же время могут вынести льды с юровами в океан или просто прибить их к Карельскому берегу, предоставивши таким образом промысел в другие руки, или примкнут те же неблагоприятные ветра и те же льдины к необитаемой, пустынной части Терского берега (между Кандалакшей и Порьегубой). Здесь зверь
