И вот — Умба, лучшее (после Варзуги) селение Терского берега, с огромным забором, глубокой, картинно-обставленной высокими скалами рекой. С одной из варак глядит высоко поднявшаяся к небу деревянная часовня, словно орлиное гнездо, чуть держащаяся на обрывистой, сероватой, гранитной крутизне. С параллели этой скалы и часовни из-за чащи высоких сосновых деревьев уже сереет своими избами и самое село, — та Умба, которою, как носились слухи, хотели заменить Колу, переведя сюда уездный город с его присутствиями и уездом; та, наконец, Умба, которая пользуется лучшей рекой во всех прибрежьях моря, — рекой, порожистой только на две версты выше села, где и устроен забор для семги, охотно посещающей эту реку через два ее рукава. Река эта, против обыкновения, не надоедает уже шумом, а тихо катится в море по глубокому стрежу. Так же тихо и скромно расходится народ по домам (на мой приезд туда, только что отошла обедня), небольшая часть того доброго и приветливого народа Терского берега, между которым, как положительно известно, нет ни одного раскольника и про который, вероятно, еще и до сих пор рассказывают все поморы ближних и дальних берегов, что стоит только обокраденному мужику заявить о своей пропаже в церкви после обедни, вор или вынужденный обстоятельствами похититель непременно скажется или укажет на него другой.

Действительно, на всем Терском берегу в редких случаях употребляются замки, и то по большей части против коровы или блудливой овцы. Доверчиво смотрят все терские, откровенно высказывают все свое сокровенное, хотя и высказывают это несколько книжным, фигурным языком, не отличаясь в то же время в говоре от других поморов. Гостеприимство и угощения доведены здесь до крайней степени добродушия; хозяин и хозяйка суетятся все время, принося все лучшее и беспрестанно потчуя и оправдываясь при этом тем, что, по пословице, «хозяева-де и с перстов наедятся». Добродушие это и по-своему понимаемое ими гостеприимство доходило несколько раз до того, что кормщики (по большей части хозяева обывательского карбаса) не хотели даже получать прогонных денег, что с трудом можно было убедить в этом законном их праве.

— С тебя деньги грех брать, странный (странник, заезжий), а мы за Богом — дома! — был ответ одних.

— Странникову-то златницу черт подхватывает, да и несет к сатане. Тот над ней прыгает, пляшет, к дьявольскому сердцу своему прижимает. Так и в Писании сказано! — объясняли другие.

То же гостеприимство и готовность на услуги, словоохотливость и радушный, родственный прием ожидали меня и в следующем селении — Порьегубе, за 30 верст от Умбы. Высокие Умбовские горы долго еще тянулись по берегу, выкрытые уже значительно густым сосняком и ельником; острова попадались редко. Селение оказалось забившимся за дальней губой, преглубокой, обставленной низменными берегами с густым, непроглядным бором. Вселении церковь и только 15 дворов. Бедность селения, как сказывали, зависит от безрыбья губы, от некоторой удаленности от моря. Лесные и тундряные промыслы пушного зверя и перекупка рыбы у лопарей дают возможность жителям Порьегубы выменивать достаточное количество муки, для годового пропитания с судов, приходящих сюда из Кемского поморья.

С Порьегубы путь лежал назад, через Кандалакшскую губу, в селение Карельского берега — Ковду, покинутую мной только в прошлом месяце. Плыть приводилось сначала десять верст между островами и лудами (Крестовой, Озерчанкой, Столбовыми, Седловатым, Хед-островом, Медвежьим), затем 20 верст полым (открытым) морем и потом опять десять верст между лудами противоположного Карельского берега, до устья реки Ковды. На самом высоком и крутом из островов Порьегубских — Медвежьем, покрытом кустарником, мы останавливались и с трудом могли различить четыре рудокопные ямы: Орел, Надежду, Курт и Боярскую. Эти ямы, зарываемые временем и непогодами, служат последним, отживающим, наглазным признаком существования на острове Медведе, с 1740 по 1790 год, разработки серебряной руды и строений при этом прииске. Разработка производилась частными людьми, но «Берг-коллегия, усмотрев прииск сей в делопроизводстве неспособным, оставила оный». Около ям этих промышленники до сих еще пор находят куски свинцового блеска. Впрочем, забытого и заброшенного в Архангельском крае немало. В 15 верстах от с. Керети, по дороге в Колу, в Пулонской горе, керечане добывали слюду большими листьями. Яму залило водой, а водокачек не было. В океанских губах ловились устрицы и добывался отличный аспидный камень, который от солнечного жара выламывался сам собой слоями. По р. Сюзьме, Кеми и др., в их верховьях, выжидали спада весенних вод, кроткой и малой воды, когда можно было видеть дно реки. Устраивали тогда прорезной плот и следили за движением раковин. Их брали особыми расчепами, и при удачном лове набирали штук до 50. Вскрывая, искали жемчуг и находили мягким, как воск, а чтобы затвердел он, клали его в рот и за щеку для соединения со слюной. Теперь на лов жемчуга не смотрят как на кормежный промысел, а потому его и бросили. Только два-три кемлянина (больше для поддержки славы и чести городского герба, изображающего жемчужную нитку) разъезжают по верховьям беломорских рек и речек. Были они в р. Сюзьме и Солзе и назад больше не приезжали — значит, ничего здесь не нашли. Указы Петра и Екатерины II сохранили следы тех хлопот, которые устремлены были на развитие промысла: предписывалось осматривать раковины, не разрывая их; если при осмотре оказалась маленькая жемчужина, велено было таковые, как недозрелые, бросать обратно в реку и т. п.

Начинало темнеть. Острова то уходили назад и скрывались в тумане, то продолжали снова выплывать впереди. Мы ехали греблей, хотя и перебегал какой-то ветер с разных сторон, желавший по всем приметам уходиться, улечься в одной стороне чистого, ясного неба.

— Который-то час, ваша милость? — спросил меня кормщик. — По-нашему, надо быть, девятый на исходе, коли бы не десятый в начале.

Я сверился с часами. Кормщик ошибся немногим: мои часы показывали половину девятого.

— Отчего ж ты угадал?

— А, вишь, солнце-то в побережник (NW), немного подалось к межнику на север.

— По нашему счету дело это во какое! — объяснял он потом. — Солнышко пошло от полуношника (NO) на веток и пришло туда — знай: шесть часов ночи. Вставай наш брат, помор, Богу молись, за работу примайся, пора! Солнышко на ту пору к обеднику (SO) три часа целых пройдет, в 9 часов в обедник будет; береговые наши терские обедать садятся: первая выть. В 12 часов солнышко на лете (S) будет, на ветре том в ту сторону