Друг за другом вы вошли в школу. Ощущение было, как когда пробираешься на территорию врага по минному полю. Первое, что мы увидели — дрэка, орущего на Ольгу, Карасиху, Шипу и Москву:

— Шо вы мне устроили⁈ Революционеры! Тюрьма по вам плачет! Кто вас просил⁈ — Он вращал побагровевшими глазами, топал и брызгал слюной.

Постучав себя по потному темечку, он чуть ли не взвизгнул:

— Вы понимаете, как меня подставили своей инициативой⁈ — Он указал на кабинет директора. — Хотите поговорить с журналистами, а? А с милицией? Это, между прочим, участие в массовых беспорядках. Зачем вы трепали мое имя?

— Упс! — Мановар сразу растерял смелость и куда-то потерялся.

Я шагнул к директору, кашлянул — он не заметил меня, продолжил разоряться, обрызгивая слюной девчонок. Пришлось его звать.

— Геннадий Ко…

Он развернулся чуть ли не в прыжке и вызверился:

— Что?

Я сделал жалобное лицо и проговорил:

— Мы просто не хотели Людмилу Кировну, а хотели, чтобы вы вернулись.

Видя, что он набирает воздуха, чтобы извергнуться руганью, я затараторил:

— И готовы принять ответственность и поговорить с теми, кто пришел: милицией, журналистами и кто там. — Я заметил инспектора по делам несовершеннолетних, Овечкина, похожего на тощую хищную птицу, и чуть ли не прокричал: — И рассказать правду: что вы вообще не знали, что мы задумали!

Овечкин навострил уши. Ольга, Красиха и другие разбежались, пока я вызвал огонь на себя.

— Так и будет! — воздел перст дрэк, косящийся на Овечкина, входящего в бывший его кабинет.

— Вы не виноваты, и отвечать — не вам, — твердо проговорил я и прошептал, чтобы слышал только он: — Я знаю, как себя вести, и мы вас поддержим. Потому что только вы справитесь с такими оболтусами, как мы.

Оставив дрэка разевать рот, я удалился к своим, кивнул на лестницу.

На втором этаже у лестницы нас ждал Мановар, перетаптываясь с ноги на ногу.

— Расписание видели? — спросил он и ответил на свой вопрос: — У нас русский отменили, прикиньте! А значит что? Мы победили!

Взвизгнув, Гаечка и Лихолетова обнялись и заплясали, наши заулыбались. Расправили плечи, выпрямили спины. Я жестом подозвал всех к окну, подождал, пока меня окружат, и сказал:

— Вы поняли, да, что дрэка из-за нашего пикета прессуют? Наверное, нас по одному будут вызывать на беседу с… заинтересованными сторонами. Говорим правду: и про эпиграмму, при этом каясь — что-де сочинили стишок, каждый по строчке, Джусь прочитала его и взъелась на нас. Мы признали вину, она не простила и пообещала мстить, стала занижать оценки и оскорблять. Запись с диктофона у меня.

— Ага, — кивнула Гаечка.

— Нехорошо вышло, — вздохнула Лихолетова, — подставили лысого.

— Как подставили, так и вытащим, — уверил ее я. — Идем в класс. Кстати, где Инна?

Рая повела плечом.

— Не знаю. Она вчера странно себя вела. Может, приболела. Я ж за ней не захожу перед учебой.

Наверное, стесняется того, что открылась мне. «Было бы прекрасно, если бы она тебя избегала», — проснулся во мне трус. «Нужно пойти к ней и поставить точку», — возразил здравый смысл, и я послушал его, несмотря на соблазн сунуть голову в песок.

— Давайте ее навестим? — радостно спросил Кабанов. — Вдруг заболела?

Илья сам хотел бы, но не решился, побоялся открыться, и посмотрел на более смелого соперника. Если бы он знал правду, эх!

— Давай! — поддержал его Ден. — Конфет купим, и после школы — к ней.

— Я с вами, — вызвалась Лихолетова, портя парням всю малину.

Придется навестить девушку после трех, когда парни уйдут. Скорее всего, она скажет им, что простыла, или вовсе не выйдет.

Кабинет географии был открыт, там сидела оппозиция: Баранова, Семеняк, Райко и Белинская с Поповой. Жалко глянуть! А когда-то эта могучая кучка держала в страхе вес класс!

Только мы заняли свои места, как вошла географичка, ее анимешные глаза были еще больше, а следом явился Овечкин, инспектор по делам несовершеннолетних.

Мы встали, приветствуя учительницу и гостя. Илья посмотрел на меня, я приподнял уголки губ.

— Здравствуйте. — Голос у Овечкина был тихим, будто бы извиняющимся. — Сожалею, что придется отрывать вас от урока, но в школе произошло очередное ЧП, и я должен с вами побеседовать. Потому с вашего позволения, — инспектор посмотрел на Карину с обожанием, — я буду вызывать учеников по двое, минут на пять. Нужно кое-что прояснить. Вы не возражаете?

Географичка покачала головой, испуганно нас оглядев. Не ученики — рецидивисты!

— Начнем с вас, девушки, — инспектор кивнул на первую парту нашего ряда, где сидели Гаечка и Анечка Ниженко.

Саша сразу поняла, в чем дело, встала и направилась к двери, Анечку будто парализовало.

— Идем. — Гаечка жестом пригласила Ниженко, та распрямилась и с обреченным видом отправилась за ней.

— Парни, вы следующие, — обратился инспектор к нам с Ильей.

— Допрыгались! — воскликнула Баранова с трудно скрываемой радостью. — Уж я всю правду про вас расскажу!

Она и не подозревает, что как раз-таки мы — не фигуранты дела. В гороно подумали, что на восстание нас подбил дрэк, и под него копают, потому что им надо кого-то показательно выпороть.

Девчонки вернулись в сопровождении инспектора через семь минут, когда у карты тужился Карась, искал Калининград в Поволжье. Зато он готовился! Выучил, что раньше эта область принадлежала немцам, и на троечку наговорил. Вот только сопоставить, где Германия, а где Поволжье, у него не хватало серого вещества, и он смещался все восточнее.

— Холодно, еще холоднее, — вздыхала географичка.

Мы с Ильей вышли из класса и направились вслед за инспектором в кабинет директора, где нас разделили. Илья уселся на секретарский стол, напротив незнакомого лысого очкарика и женщины средних лет, скрестившей руки на груди, а я очутился в обители дрэка, где меня ждала знакомая Ольга Романовна Ройзман — безупречно-красивая брюнетка синем брючном костюме.

— Это тот самый мальчик-заводила, — узнала она меня. — Рассказывай, что тебе пообещал Геннадий Константинович, если вернет директорское место.

Ройзман стояла, инспектор уселся, готовый записывать мои показания.

— Мне очень жаль, — делая скорбное лицо, сказал я, занимая место, где во время допроса обычно сидит подозреваемый. — Правда жаль, чувство вины за содеянное теперь