Франклин не пропускал ни один из дней посещений, добросовестно совершая поездку в тюрьму каждый вторник и каждую пятницу. Обычно он приезжал на экипаже Марицы накануне вечером и останавливался в отеле неподалеку от тюрьмы.

Единственно возможный способ обеспечить прием такого количества людей заключался в том, чтобы разместить посетителей и заключенных, к которым пришли их родственники, на тюремном дворе. Выявились определенные проблемы, связанные с тем, что некоторые посетители пытались снабдить заключенных фляжками с алкоголем. Еще более острая проблема заключалась в попытках обвиняемых тайно передать своим родственникам записки, в которых объяснялось, как можно обеспечить им алиби. Эти записки царапались на клочках бумаги кусками ржавчины, которая отваливалась от труб, проходивших вдоль стен тюремных камер. Однако такие попытки пресекались надзирателями, которые специально выделялись для поддержания порядка.

Кронберг завел привычку практически ежедневно перед своим обеденным перерывом заходить в тюрьму, чтобы переговорить с ее начальником по различным актуальным вопросам. В дни посещений того можно было застать в это время только на тюремном дворе, поэтому прокурор присоединялся к нему там на несколько минут. В один из дней, зайдя в очередной раз на тюремный двор, Кронберг обратил внимание на грубое поведение Лайоша Цера. Тот кричал во все горло, и его утробный, словно из бочки, голос разносился по всему двору, заглушая разговоры собравшихся:

– И как, черт возьми, мне теперь быть?! Что прикажешь мне делать?!

Кронберг прервал разговор с начальником тюрьмы и оглянулся, чтобы понять, кому предназначался этот крик, – и увидел Анну, присевшую на корточки, на которую грозно надвигался Лайош.

– Ты просто идиотка! Ты грязная шлюха! Ты даже не знаешь, черт возьми, как тебе выбраться отсюда!

Только позже стало известно, что единственной причиной, по которой Лайош в тот день, в первый и в последний раз, пришел в тюрьму, было его желание потребовать у Анны, чтобы та вернулась домой и позаботилась о детях. Некоторое время назад Анна уже направила официальную просьбу об освобождении ее под залог, но дело стояло на месте.

Кронберг велел вывести Лайоша из тюрьмы и больше не пускать его сюда.

Несколько недель спустя, ясным осенним днем, Анна, оставшись на какое-то время одна в своей камере, повязала на шею платок и прикрепила его к батарее отопления под потолком. Скрестив руки под мышками, она заскользила вниз, вниз, все дальше вниз – и повисла на своем платке. У нее почти остановилось дыхание, когда в камере появился надзиратель, который бросился к ней.

* * *

Когда Кронберг увидел, что кортеж автомобилей представительского класса, наконец, отъехал от здания окружной администрации, день уже близился к концу. Состоявшаяся встреча была на гораздо более высоком уровне, чем его ранг окружного прокурора, но имела к нему самое непосредственное отношение. Кронберг в течение нескольких часов инструктировал председателя окружного Королевского суда, чтобы подготовить того к встрече с губернатором Алмаши и регентом Хорти, поскольку именно председатель окружного суда, а не прокурор Кронберг, должен был представить весомые аргументы в пользу того, чтобы «дело Надьрева» расследовалось прокуратурой Сольнока.

Этот день, без сомнения, был для Кронберга самым важным с тех пор, как началось расследование по делу деревенских отравительниц. Впервые в карьере прокурора очень многое зависело от массы случайностей.

Провожая взглядом отъезжавший кортеж, Кронберг еще раз постарался вспомнить все те шаги, которые он предпринял с момента появления информации о первом убийстве. Он мысленно составил хронологию всех событий. Мог ли он допустить какие-нибудь оплошности? Остались ли где-либо поводы для сомнений? Можно ли было оспорить его аргументы и привести доводы в пользу того, чтобы передать «дело Надьрева» прокурору в Будапеште? Окружной суд все еще находился под критикой общественности, которая обвиняла его в провале «дела Холибы», и на этом фоне столичная прокуратура пыталась доказать, что гораздо лучше Сольнока справится с расследованием «дела Надьрева». Сегодня председатель окружного суда боролся за то, чтобы сохранить за Сольноком право на это расследование.

Ранее в тот же день Кронберг также предпринял аналогичные шаги, использовав для этого свой административный ресурс.

* * *

Утром того же дня

Барни стоял на каменистом возвышении речного берега, по краю которого пролегала тропинка. Бо́льшую часть утра он провел, прислонившись к дереву, с блокнотом в руке и низко надвинутой на голову шляпой, чтобы солнце не било в глаза.

Когда ему становилось скучно, он делал зарисовку местности, давая на полях некоторые пояснения, которые перемежал рисунками деревьев и кустарников, находившихся в поле его зрения. Барни зарисовал крупный причал, находившийся дальше по течению, и его портовые сооружения, где с судов разгружались товары. На западе города, вокруг железнодорожного вокзала, располагались различные предприятия, образуя нечто вроде небольшого королевства: сахарный, кирпичный, уксусный заводы, завод по производству льда, предприятие по изготовлению запчастей для железнодорожного транспорта, завод пишущих машинок «ремингтон», текстильные фабрики, лесопилки, бумажные фабрики. К заводским трубам Барни пририсовал вырывавшиеся из них клубы дыма.

Журналист обратил внимание на парней из самого бедного городского района Табан, которые, чтобы заработать, уже несколько часов подряд перетаскивали строительный камень по крутой части берега с судов на основную дорогу. Они работали примерно в полукилометре от того места, где он стоял возле находившего ближе по течению старого, обшарпанного пирса. Когда парни возвращались на судно за новым грузом, они неслись изо всех сил, и их голоса во время этого короткого отдыха были беззаботными, как у певчих птиц.

Барни сунул руку в карман жилета, который был заполнен просыпанным табаком и небольшими клочками бумаги, и выудил оттуда свои много повидавшие карманные часы. Их задняя стенка была поцарапана, а на лицевой стороне на стекле виднелась небольшая трещина. Журналист прикрыл часы ладонью, чтобы яркий солнечный свет не отражался ему в глаза: было несколько минут одиннадцатого.

Кронберг, как всегда, заранее предупредил его о том, что могло представлять интерес для репортера, и Барни, по своему обыкновению, пришел туда, где ожидалось событие, довольно рано. Он был уверен, что правильно рассчитал время, но лодка жандармерии пока не появлялась. Однако не успел Барни положить часы обратно в карман, как он увидел, что она показалась из-за поворота реки.

Лодка медленно подошла к старому пирсу. Барни видел, как за ней тянулся световой след. Жандарм на носу лодки наклонился вперед и накинул швартовный конец петлей на кнехт на причале. Когда лодка подплыла вплотную и глухо стукнулась о причал, жандарм сразу же выскочил из нее, чтобы выбрать слабину швартовного конца.

Женщины медленно выбрались из лодки, похожие в своих черных одеждах на фигуры, нарисованные углем на фоне