Лидия взвизгнула. Затем это сделала и Роза.

– Ты арестована! И ты арестована! – выкрикнул Барток из-под кровати. – Вы обе арестованы!

Лидия попыталась высвободить свои ноги, но Барток крепко держал их. Избавившись от одеял, он, наконец, выбрался из-под кровати, продолжая обнимать лодыжки. Поскольку его голова была опущена вниз, возникало впечатление, будто бы он хотел поцеловать ботинки Лидии.

Фрическа уже ворвался внутрь. Следом за ним вбежали Судья и граф Мольнар.

Роза, вскочив с кровати, отбежала в самый дальний угол комнаты и стояла там, вся дрожа и мечтая оказаться далеко-далеко отсюда.

Один безумный рывок

За день до этого Пятница, 19 июля 1929 года

Проволока ручки лампы глубоко врезалась в ладонь бывшей повитухи. Когда ручка была новой, она образовывала идеальную металлическую дугу, которая красиво изгибалась над лампой. Однако теперь проволока погнулась и заржавела. Когда тетушка Жужи разжала руку и взглянула на нее, то увидела на ней красноватый след. На коже ладони блестели крошечные пятнышки ржавчины от старой проволоки.

Тетушка Жужи поднесла лампу к своему лицу и прищурилась сквозь слой копоти на стекле, чтобы рассмотреть пламя. Теперь это был всего лишь маленький язычок, который медленно умирал. И вновь заправлять лампу уже не имело смысла. Бывшая повитуха опустила ее и посмотрела в ту сторону, где зарождался рассвет.

Ночь была тихой. В какой-то момент тетушка Жужи начала чувствовать, что растворяется в ней. Уже несколько часов ниоткуда не доносилось ни единого звука. Последнее, что услышала бывшая повитуха, были шаги крестьянина, направлявшегося в свой хлев. Ночного сторожа тоже поблизости не было: его отправили на окраину деревни, чтобы он помогал жандармам следить за женщинами и пресекать попытки тайно покинуть Надьрев. И ни разу в течение всей ночи тетушка Жужи не услышала барабана деревенского глашатая.

Когда она приступила к своему бдению, ее голова казалась ей самой тяжелой и одновременно хрупкой. Ее мысли и воспоминания были подобны крошечным дробинкам, которые с мучительным треском ударялись непрерывным градом о ее череп, словно пытаясь вырваться наружу: ее сестра на допросе в доме деревенского глашатая, капризный рот Розы, предательство Марицы, запертые перед ней двери ее бывших клиентов, барабан глашатая, и вновь барабан глашатая, и снова дробь его барабана. Постоянно возвращаясь к этим воспоминаниям, бывшая повитуха чуть не оступилась в выбоины на дороге.

Наступил момент, когда пронзительно скребущий в ее душе страх в какой-то мере сгладился тихой ночью. Усталость высосала из нее все силы. Они так и не пришли за ней. Тетушку Жужи стал мучить вопрос: почему они не пришли за ней?

Тонкая розовая полоска дня начала увеличиваться и заставила тетушку Жужи покинуть свой пост и продолжить бдение уже в закрытом помещении.

* * *

С тех пор как началось расследование, граф Мольнар каждое утро появлялся в ратуше раньше обычного. Обычно он начинал свой рабочий день около восьми часов утра, при этом Эбнер в свое время появлялся на работе гораздо позже. Однако теперь граф Мольнар приходил в ратушу уже к шести часам утра, и даже в этом случае он обнаружил, что у него все равно не хватает времени для того, чтобы справиться с возникшим объемом работы. Иногда немного погодя в ратуше появлялся и доктор Цегеди-младший, но теперь он перешел к изучению журналов регистрации смертей в другой деревне, то ли в Тисафельдваре, то ли в Тисакюрте, граф уже не мог вспомнить точно.

Ранние часы работы в ратуше стали для графа почти священными, поскольку это было время, когда можно было хоть как-то навести порядок в том хаосе, который творился в делах, относящихся к непосредственным функциям секретаря сельсовета, и не быть при этом прерванным ни следователями, ни жандармами, ни членами сельского совета.

Члены сельсовета стали для графа Мольнара самым большим проклятием с тех пор, как он вступил в должность, и, если бы не нынешнее расследование, граф был уверен, что были бы обязательно предприняты шаги по его отстранению с поста секретаря. Он с немалой долей самодовольства считал, что без его настойчивости и постоянных призывов к порядку противоправные деяния женщин Надьрева могли бы остаться незамеченными еще лет двадцать.

Прежде чем прибыть в ратушу, граф зашел в дом деревенского глашатая, чтобы взглянуть, как там обстоят дела. Ему тем самым представилась возможность лично убедиться в том, к чему привела вчерашняя прогулка тетушки Жужи по адресам ее клиентов. Картина была удручающей. Задержанные женщины сидели плечом к плечу на скамьях, позаимствованных из церкви. Некоторые были достаточно молоды, не старше двадцати пяти лет, другие – совсем старухи, около семидесяти. Их головы были опущены, многие плакали. Графу это показалось похожим на совершение какого-то особого обряда.

Граф Мольнар держал телефон в своем кабинете на правом дальнем углу письменного стола. Сейчас он потянулся за ним и придвинул к себе, после чего снял трубку и поднес ее к уху. Об окончательных результатах облавы Кронбергу пока еще не сообщали. Граф наклонился к телефонному диску и набрал «24». Это была прямая линия с прокуратурой Сольнока.

* * *

Тетушке Жужи всегда нравилось, как утренний свет освещает ее кухню. Он просачивался сквозь ткань ее кружевных занавесок, украшал стены и буфет. В погожие дни каждое утро ее жизни в этом доме было залито ярким солнечным светом.

Сейчас бывшая повитуха, сидя в потоке света и аккуратно обхватив пальцами небольшую мисочку с теплым кофе, осторожно поднесла ее к губам, а затем одним большим глотком опрокинула ее содержимое в себя. Она всегда пила кофе так, словно тушила небольшой пожар в горле, и всегда предпочитала пить его из мисочки, как это делали ее родители, бабушки и дедушки. Даже ее гадзо раньше пил его таким образом. Бывшей повитухе не хотелось нарушать эту традицию.

Где-то послышалось блеяние ягненка. Вероятно, тот находился в хлеве семьи Тубы. Скорее всего именно этому ягненку она помогла родиться этой весной. Одновременно с блеянием раздался бой барабана, которого тетушка Жужи пока не смогла расслышать.

Этот дом спал и просыпался вместе с ней. Он казался тетушке Жужи ее компаньоном. Им обоим не хватало Мары. Ее дочь всегда первым делом, как только вставала, начинала говорить – и продолжала болтать в течение всего дня. С тех пор как она съехала, молчание в доме ощущалось как тяжелая утрата. Тетушка Жужи этой ночью часто вспоминала о ней. Она догадалась, что ее тоже забрали жандармы.

Ублюдки-жандармы! Дьявол сожрет их души!

Цветы, которые