не существовало в прошлом, — как эти вещи найти, сохранить и удержать. По-моему, всеобщая поверхностность главным образом объясняется именно этим — тем, что ни у кого нет времени заглянуть в собственную душу. А заглядывать в собственную душу необходимо, даже если это не самое приятное место. Как у Достоевского в «Идиоте»: все дело в том, что человек должен заглядывать в собственную душу и это мучительно. Но если этого не делать, то кто ты? Мошка на поверхности воды, и не более того.

«Апельсин» — автобиографический роман?

По-моему, вопрос об автобиографии очень интересный. Когда мужчины вроде Милана Кундеры или Пола Остера пишут о себе, это называется металитература, а когда то же самое делают женщины, то это уже автобиография. Мне кажется, причина в распространенном мнении, будто женщины пишут о некой моносфере, а мужчины — о сфере более широкой, и, соответственно, их нельзя сравнивать в плане самоизобретения и творческих дерзаний. Это, разумеется, глупости, но, по-моему, некое упорное предубеждение относительно роли самого автора в литературе, относительно способов самовыражения по-прежнему существует. Я верю в возможность изобретать себя заново. Конечно, я использую в книгах все то, что во мне есть, — это сродни тому, как вода проходит через известняковую породу: я — та среда, через которую весь этот опыт должен пройти. Да, это рождается из всего того, что есть во мне, в этом — все мои мысли, опыт, воображение, мое сердце, печень, нутро. Я — то, что я пишу; это не только моя голова, но и все тело — вообще все. И мышцы, и кровь… Наверное, поэтому мне нравятся русские — мне кажется, вы должны это понимать. Тело здесь так же важно, как и голова, они воедино связаны. Одним словом, да, я неотделима от своих произведений. Но «Апельсины» — книга ничуть не более автобиографичная, чем все остальное из написанного мной. Я — во всем, что я написала, во всем. И хотя в основе «Апельсинов» лежат какие-то события моей жизни, художественная сила романа не в этом. Его художественная сила в образном воссоздании этих событий.

Как вам известно, я всегда пишу от первого лица. Делаю это намеренно, чтобы говорить напрямую. Поэтому «я» в моих книгах — это мое я, но, разумеется, это не я сама. Понимаете, тут замешаны хитрость, игра, но в то же время в этом есть доля правды. Отсюда и сложный характер литературы. Мы снова возвращаемся к понятию разных пластов. Допустим, вы что-то прочли и спрашиваете меня: «Это действительно произошло?», а я отвечаю: «Да». В этом смысле книга становится автобиографией. Но вот как мне добиться, чтобы это произошло и со всеми остальными, чтобы история стала вашей, не только моей? В этом-то и суть художественной литературы, здесь-то и начинается творчество. То, что моя история, моя собственная жизнь, такая странная, стала настоящей для стольких людей во всем мире, вовсе не значит, что рассказ идет напрямую о них самих. Это значит, что он обращен к чему-то у них внутри, он — об их душе, об их чувствах.

То есть вы полагаете, что исповедальиость помогает «достучаться» до читателя?

Мне кажется, воздействие искусства в разные моменты бывает разным. В определенный момент оно, в частности, может заставить человека почувствовать связь как с собственным раздробленным «я», так и с жизнями других. Забавный парадокс, не правда ли: мы видим столько разных вещей по телевизору, знаем, что происходит повсюду на Земле, нам кажется, что все мы живем в одном маленьком мире, где все так близко, и при этом люди никогда еще не чувствовали себя такими одинокими, такими оторванными друг от друга. Одна из задач литературы, ее предназначение — свести эти разрозненные кусочки вместе, вернуть людей туда, где есть и воображение, и чувства, где они опять начнут друг друга узнавать. Все дело в узнавании — в том, чтобы научиться узнавать друг друга, узнавать что-то в самих себе. Поэтому я как писатель думаю о задачах, больших и малых, которые встречаются в работе на каждом шагу. Неважно, чем занимаются остальные, что там у них происходит. Я думаю о том, что происходит в мире, о том, что могу сделать лично я. Вот моя позиция. Я не сравниваю себя с другими писателями — для меня важна та работа, которую я делаю, работа и ее влияние на мир.

Одиночество дарует свободу? Таков месседж романа «Бремя»?

Нет, вряд ли. С «Бременем» получилось интересно. Мне на самом деле хотелось пересказать этот миф об Атланте и Геркулесе — вероятно, потому, что у меня комплекс Атланта. Нет, серьезно: мне кажется, что я могу справиться с любой ношей, обязана взвалить на свои плечи мировое бремя, и так далее — в общем, ничего страшного. Конечно, личный путь, личное повествование — все это присутствует в моем пересказе, разбивается о более широкий мифический сюжет: словно я беру что-то и швыряю, разбиваю об скалу. Дело тут во мне самой, иначе моей работе недоставало бы честности, а я так не могу. Не могу стоять в стороне от процесса. Можно, конечно, сказать, что это — творческий акт, но я должна в нем присутствовать — вся, целиком. В том, что я делаю, должны виднеться мои следы, отпечатки моих рук. Отполировать свою работу так, чтобы мое участие стало незаметно, — нет, это не для меня. Я тут была, я создала эту вещь; похоже на гончарное дело или скульптуру, что-то трехмерное, осязаемое, а не просто вымышленное. В моей работе всегда видны отпечатки моих рук. Мне хотелось сказать людям: хочешь быть свободным? Что ж, тогда тебе, вероятно, предстоит одиночество, пусть временное. Ведь свобода — понятие экзистенциальное. Она пьянит, она прекрасна, но в результате ты остаешься в одиночестве — ты отстраняешься от других, чтобы чувствовать себя свободным. Ну и что в этом страшного? Я пытаюсь сказать людям: не надо постоянно искать легких путей к счастью. Поищите что-нибудь большее, более интересное, попытайтесь понять, каково это — быть одному, каково это — быть свободным, каково это — испытать себя в этих непростых обстоятельствах. По-моему, определенная доза дискомфорта — вещь очень полезная в жизни. Вы, наверное, заметили, что все стулья здесь очень неудобные. Работаю я, сидя на старой кухонной табуретке, за старым сосновым столом у себя в кабинете. Кухонная табуретка, старый сосновый стол, кофейник и дровяная печка — вот и все, что там есть. Вот так проходит немалая часть моей жизни. Ее