вы говорили, — опять с той же простодушной улыбкой посмотрела она на сэра Безиля Томпсона, у которого вдруг задергалась щека. — Этот Пир Карам-шах, — мне рассказали женщины в кишлаке, — за месяц до того приезжал туда и приказал мужчинам кишлака Миромшах записаться солдатами в полк и идти войной на Кабул, помогать водоносу Бачаи Сакао захватить трон… Но мужчины Миромшаха гордые. Они не захотели служить у инглизов и убивать братьев по крови. Вот тогда по приказу Пир Карам-шаха прилетели железные птицы. Женщины ужасно кричали, когда хоронили своих мертвецов на кладбище Миромшаха.

У Моники задрожали губы и выступили слезы на глазах. Она твердила словно в забытьи:

— Волки на трупах! Волки на трупах!

Никто ее не остановил: все молчали, замерев, держа в руках вилки с насаженными на них кусочками жаркого… так неожиданно заговорила девушка.

Передернувшись, сэр Безиль Томпсон со звоном положил вилку на тарелку и, забавно таращась на мистера Эбенезера, не слишком любезно процедил сквозь зубы:

— Когда господин сатана предостерегает: «Здесь ужасно…», каждая «уэнч» — чертова баба — обязательно сунет туда свои глаза. Оставьте! — последнее восклицание адресовалось мистеру Эбенезеру, который делал многозначительные угрожающие знаки Монике. — Она не виновата. Для нежной девицы война всегда страшна.

Он налил себе содовой в бокал и принялся поддразнивать почти ласково:

— Язычок у вас подвешен хорошо, ваше высочество. Сожалею, что на вашу долю выпали тяжелые испытания. Да, в силу вашего высокого происхождения, вы призваны к большой деятельности. Вам нельзя быть овцой… э… овечкой!

— О, какое благородство чувств! — защебетала мадам Гуро. — Я довольна. Ваше, мадемуазель, происхождение сказывается. Анри, напомню — ее высочество по материнской линии из рода кавалера д'Арвье ла Гар — старинная арденнская семья. Не сомневаюсь, что ваш юный возраст, моя девочка, не помешает вам помогать нам — представителям европейской цивилизации — реформировать мир азиатской дикости.

— М-мм! — промычал господин генерал Гуро. — Просто потрясающе. Правнучка известного нашего французского путешественника — исследователя Аравии сама оказалась, так сказать, восточной принцессой… Сказка!

«Но проклятая наша дикарка не унималась», — брюзжал позже в бунгало мистер Эбенезер.

Все так же мило Моника проговорила:

— Я оттуда… из самой дикости… из азиатской виллаж — по-нашему, из кишлака. И, уж конечно, я не сумею переделывать наш мир на ваш манер.

О мистере Эбенезере его близкие друзья — как ни странно, он их имел — отзывались: «Дубовый джентльмен с дьявольски вспыльчивой натурой». Но сам мистер Эбенезер знал предрасположенность своего организма к апоплексии. Коньяк, который он пил и за себя и за сэра Безиля — тот не притронулся к спиртному, — вызвал сильный прилив крови к голове и странное покалывание в области печени. Мистеру Эбенезеру пришлось собрать всю свою англосаксонскую выдержку, чтобы не вспылить. Но с наслаждением он задрал бы юбки болтливой принцессе и высек бы ее самыми плебейскими розгами! Не посмотрел бы, что она царская дочь, азиатское ее высочество. Смеет чумазая дикарка говорить вещи, от которых стреляет в виски и ноет под ложечкой…

На обратном пути мистер Эбенезер сидел на шагреневых подушках своего лакированного ландо, скорчив легкомысленную мину на побагровевшем лице и лихо сдвинув набекрень респектабельный котелок, стараясь не глядеть на безмятежно улыбающуюся Монику, чтобы, избави бог, плохое настроение не поднялось к сердцу и к голове.

Себе же под нос он бормотал:

— Хватит! Скорее в Хасанабад! Довольно опытов.

ГВЕНДОЛЕН

Женщина — туча, мужчина — месяц.

Месяц не светит из-за тучи.

Самарканди

Десятикратное бесстыдство суки, соединенное с десятикратной хитростью лисицы.

Фаиз

Ее понимал лишь один человек. И единственным этим человеком оказался азиат, обладатель великолепной ассиро-вавилонской бороды и не менее великолепной ослепительной чалмы Сахиб Мирза Джелял Файзи — бухарский торговый гость. В Лахоре, Сиалкоте, Равальпинди, Кашмире, Пешавере, в салонах колониальной аристократии он слыл безумно богатым человеком.

Он один знал слабости Гвендолен-экономки. Вернее, он скоро узнал их, и очень нехитрым путем.

Мисс Гвендолен, обреченная на существование экономки бунгало скучного, унылого чиновника в скучном, сугубо провинциальном центре индийского Пуштунистана, безрадостное свое времяпрепровождение делила между занятиями с ученицами, руководством кухаркой-дравидкой и пересчитыванием выглаженных сорочек, бумазейных кальсон и набрюшников. Лишенная развлечений, Гвендолен находила сомнительное удовольствие в случайных беседах с дикими, всклокоченными посетителями виллы и оживлялась лишь с появлением величественного, бархатноголосого, шуршащего шелком бухарских халатов Сахиба Джеляла.

С изяществом лондонского денди он целовал надушенную ручку экономки и заводил светскую беседу, обычно на очень интересные темы. Вкрадчивый, проникновенный густой голос, умение рассказывать самые пикантные истории типа «Тысячи и одной ночи», балансируя на лезвии бритвы, подлинный юмор делали Сахиба Джеляла незаменимым собеседником.

Он появился в Северо-Западной Индии недавно, однако мало кто задумывался, когда и как. Но всем скучающим дамам — чиновничьим и офицерским женам — казалось, что Сахиб Джелял живет в Пешавере давным-давно. Все разграничивали историю существования пешаверского «высшего света» на два периода: «до» и «после». То есть «до приезда господина Сахиба Джеляла» и «после приезда господина Сахиба Джеляла».

Он представлялся сказочным набобом, фантастическим владетельным раджой, купающимся в золоте и драгоценностях, немыслимо богатым, живущим на широкую ногу. Его празднества с китайской иллюминацией, индийскими баядерками, малайскими фокусниками, египетскими танцовщицами, великолепными обедами и ужинами под открытым небом в садах и на горных лугах, его поражающие воображение хлебосольство, щедрость порождали сравнение с Калиостро.

Более трезво настроенные чиновники заподозрили Сахиба в авантюризме и приписывали ему самые немыслимые дела. Иные предсказывали с точностью до дня и часа его банкротство. Но он не обращал внимания на завистливые сплетни, никого и ничего не стеснялся и возглашал открыто: «Суть жизни в предпринимательстве и обогащении». Своим безупречным выполнением всех своих финансовых и торговых обязательств, своими связями с деловыми кругами Азии и Европы он снискал доверие и уважение.

Господин коммерсант Сахиб Джелял нередко наведывался по делам в пешаверское бунгало мистера Эбенезера Гиппа, имперского чиновника.

В ожидании, когда господин чиновник освободится от скучных, но необходимых посетителей, всяких там торговцев гильгитцев и лахорцев, патлатых момандов, заросших бородами сикхов и быстроглазых, весьма живописных, но и весьма первобытных горцев из Читрала и Мастуджа, мисс Гвендолен-экономика предпочитала занимать разговорами Сахиба Джеляла. Она уводила его в изящнейшую, обставленную викторианской крученой мебелью девственно-белую гостиную, особое очарование которой и нежный уют придали, без сомнения, ручки самой экономки, умевшие гладить утюгом с бесподобным совершенством, сервировать легкий интимный завтрак с еще большим непревзойденным совершенством. Единственно лишь очарованием мисс Гвендолен можно было объяснить, что непреклонный мусульманин-ортодокс пренебрегал суровыми исламскими