ничуть не шокировали очаровательных дам, ибо звучали в устах варвара — жителя Тибетского нагорья, к тому же врача по профессии, сдержанно, бесчувственно и тем самым щекотали воображение чопорных англичанок. Предосторожности Сахиба Джеляла и доктора Бадмы, как показали дальнейшие события, оказались не лишними.

Увлеченная беседой с французами, Моника никого вначале не видела и не слышала, кроме любезного генерала и не менее любезной его супруги, которая сразу же была покорена «дикаркой», услышав в ее устах французскую речь. О! И эта жертва ввергнута красными комиссарами в яму прокаженных! О! Мадам генеральша сразу же предложила несчастной, гонимой принцессе свое покровительство.

— Нет, нет, мой генерал, — щебетала она совсем по-птичьи, — ее высочество, конечно, нуждается в покровительстве нашей великой, прекрасной Франции… Нет, нет, наша очаровательная принцесса поедет сейчас же, немедленно, в Париж. О, я буду счастлива, если наша дорогая принцесса будет моей гостьей в нашем дворце… Милочка, я приглашаю вас. О, в Париже чудесно! Там на Кэ д'Орсей немедленно, сейчас же выполнят все… все формальности с признанием вас. Такая очаровательная принцесса. О, все изумятся и очаруются…

Мадам Гуро уже никого не слушала: ни своего превосходительного супруга, ни сэра Безиля, который хоть и рассчитывал на успех, представляя Монику французам, но не ждал подобных восторгов. Что поделать? Самое главное — эта мадам раструбит по всему свету о появлении бухарской принцессы, спасенной из рук большевиков.

Мадам генеральша все говорила и слушала только себя, свои льющиеся ручьем слова и, естественно, пропустила мимо ушей возглас радости, который издала Моника, увидев Сахиба Джеляла. Так может радоваться шестнадцатилетняя девочка, встретившись со старым, добрым знакомым. Не заметил или не счел нужным заметить возглас и сам генерал Анри Гуро, все еще прогуливавшийся с небрежной медлительностью по гостиной и увлекая под руку Монику и свою супругу.

Ничто так не подчеркивает аристократические манеры, как обыкновение прохаживаться в самых неподходящих для прогулок местах. Но именно это делал генерал Гуро надменно и важно. Он величественно жестикулировал и ораторствовал. Долетали до ушей слова: «Великая миссия Европы!», «Навсегда покончить с ними!», «Внушительные маневры охладят горячие головы в Кремле!», «Красная Армия — помеха разоружения», «Пуанкаре и Бриан видят единственное средство в войне», «Италия Муссолини не потерпит большевизма», «Да, да, война! Только война!».

А Моника смотрела на бородатого вельможу, зажала рот ладошкой и хотела кричать, еще кричать… Но глаза вельможи заставили ее подавить возглас. Глаза приказывали молчать.

Французы ничего не заметили. Английские дамы с порозовевшими лицами жадно глотали рассказы «этого удивительного тибетца, пронзительного человека и философа», как они тут же окрестили про себя доктора Бадму. Им импонировало, что он, рослый, крепко сложенный, с энергичным подбородком, вдребезги разбивает установившиеся, избитые представления о буддийских тихих монахах-ламах, раскосых, желтоликих, хилых от вечных бдений и ритуальных постов.

Лишь мистер Эбенезер Гипп приметил кое-что и озирался, словно бык, загнанный на бойню. Он сам сравнил себя с быком, но ничего не понял и тут же про себя поклялся ни слова не говорить сэру Безилю Томпсону.

Сэр Безиль ведет себя недостойно. Он посмел унизить его — мистера Эбенезера Гиппа, имперского чиновника, при исполнении служебных обязанностей, сделал замечание ему, англичанину, в присутствии туземки, азиатки. Сэр Безиль Томпсон нанес исподтишка удар по уязвимому месту британца, по консервативной спеси англосакса, по его вере в незыблемость установленного в Британской империи порядка вещей.

В груди мистера Эбенезера вскипела ненависть к «либерализму», который царил здесь, в гостиной. Взять хотя бы фамильярное обращение с европейцами присутствующих здесь азиатского вельможу и тибетского доктора. Мистер Эбенезер ощутил во рту неприятную сухость. Вдруг его обуял страх. Он перевел взгляд на ассиро-вавилонянина, испугался еще больше: «Он буйный и хищный, один из тех неукротимых, кто, ступая по земле, выдавливает из нее кровь».

Мистер Эбенезер сжался и шептал про себя: «Не смотри! Не смей смотреть!»

Мистер Эбенезер страшно хотел остаться в стороне, в тени. Но бухарец все же посмотрел на него. Тогда холодно и равнодушно, весь какой-то неприметный, серенький, господин имперский чиновник удостоил Сахиба Джеляла кивком. Он не видел, что при этом Моника вспыхнула и сделалась пунцовой. Она не издавала больше неуместных возгласов, а неумело, но зато весьма светски, именно так, как учила ее мисс Гвендолен, цепляясь за локоть генерала, пыталась вслушаться в его рассказ о том, какие грозные, с участием всех родов войск, пройдут военные учения в Северо-Западной Индии.

— Участвуют целых пять дивизий. Грандиозно! Интересно! Настоящий бронированный кулак. На подмогу прибывают еще дивизии — одна из Кветты и еще одна из…

Господин генерал целиком был поглощен предстоящими маневрами и совсем забыл, что собеседницей его является молоденькая пансионерка, которую меньше всего могут интересовать номера воинских соединений и откуда они. Но генерал больше ни о чем говорить не мог.

— Настоящая инсценировка войны против СССР! Шесть эскадрилий бомбардировщиков! Танки! Грандиозно! Да что там, я вас беру с собой, и вы увидите все собственными глазами.

Мадам генеральша поправила супруга:

— Мы, то есть я и вы, мой генерал… пригласим с собой ее высочество.

Генерал ответил несколько досадливо:

— Но, дорогая, при вашем здоровье. Вам ехать? Столько дорожных неудобств…

— О, у меня здоровья достаточно, чтобы показать принцессе маневры! — отрезала генеральша.

Втянулся в разговор сэр Безиль. Он не терял времени. Он думал, что господина генерала и представителей эмира, прибывших в Пешавер по делам особой важности, интересует состояние дел в Бухаре. Он говорил сухо и официально:

— Британия вынуждена держать под ударом все пути из Северной Индии к нашим среднеазиатским границам — я имею в виду границы Афганистана по Аму-Дарье с большевистской Россией. Пять дивизий расположены на направлении Пешавер — Кабул. По последним сообщениям военного министра в Палате Общин, в район переброшено еще две дивизии. А военные учения покажут, насколько мы, англичане, усвоили уроки хостского восстания этих пуштунских разбойников.

Многое терял сэр Безиль, пренебрегая таким человеком, как мистер Эбенезер Гипп, принадлежавший к тому типу английских колонизаторов, которые хоть и отличались полной неспособностью понимать туземцев, но сумели сделаться хозяевами стран Востока. Возможно, сэр Безиль и справедливо считался непревзойденным мастером британской разведки, но его новые либеральные методы претили мистеру Эбенезеру. Все в душе у него вставало на дыбы. Он обиделся на сэра Безиля и твердо решил иметь дело с ним только в рамках параграфов, инструкций, полученных с Даунинг-стрит в отношении туземной девицы Моники.

Мистер Эбенезер Гипп кривил душой. Странный, почти дикарский возглас Моники, изданный ею при виде этого разряженного в шелка и бархат азиатского набоба