И так радостно было у него на душе от позвякивания денег и полковничьего патента, что совсем он позабыл про гостя, хоть тот сидел в двух шагах от него. А гость про себя и напомнил:

— Через две недели вам надобно быть на совете у генерала в Нойнсбурге. И желательно быть там с первыми офицерами, генерал человек суровый и требовательный, он хочет видеть своих подчинённых и дать им указания.

— Сие разумно, — бросил Волков небрежно продолжая считать деньги, и тут он вспомнил, что надо бы наконец узнать, кто его командир, и он спросил, не отрываясь от золота, — а кто же будет командовать кампанией?

А купчишка ему и говорит:

— Маршал ваш человек опытный и славный, вы о нём скорее всего слышали, зовут его фон Бок.

Волков так и замер с полной пригоршней золота в руке и уставился на гостя.

— Вы с ним что, знакомы? — догадался купец.

— Знакомы? — кавалер скривился. — Имел несчастье служить под его началом.

— Он очень опытный командир, — сразу сказал Коэн.

— Он очень опытный мерзавец, — ответил Волков. — Который неоднократно оставлял солдат без жалования. Ландскнехты так и вовсе с ним не хотели иметь дела, он всё время утаивал деньги, что причитались солдатам, и делил добычу так, что в его войске как-то вспыхнуло восстание.

— Откуда вам это известно?

— Я там был.

— Надеюсь он вас не помнит, — начал волноваться Коэн.

— Нет, не помнит, я тогда был простым солдатом, мне тогда ещё и двадцати было.

Волков был чуть зол на себя: ну как можно быть таким олухом, чтобы не спросить имя своего офицера, имя командира кампании. Да это то, что надо узнавать в первую очередь. Спроси он у купчишки сразу… Да нет, конечно, он не отказался бы от дела, но стряс бы с жида ещё сотню золотых. Да, давно он не нанимался в войско. Он снова стал считать монеты:

— Через две недели я и мои офицеры будут в Нойнсбурге.

Когда деньги были посчитаны, Наум Коэн подал ему бумагу на подпись. То была расписка в получении.

— Вы, кажется, обещали, что для меня будет в вашем трактире номер бесплатно? — напомнил ему купец. — Если так, то воспользуюсь вашим гостеприимством, переночую сегодня тут.

— Для вас бесплатно, — сказал кавалер, удивляясь памяти старика, — но за своих людей будете платить. — И тут Волков усмехнулся. — И имейте в виду, там едят свиную колбасу.

— Что делать, в этой земле везде едят свиную колбасу, — отвечал Наум Коэн, тяжело вставая со стула.

Его сундук никогда не видал столько золота, к тем тысяче с лишним монет, что у него были, добавилось ещё более тысячи восьмисот. А там ещё шар хрустальный, да мелочи всякие драгоценные, да сам сундук весил немало. В общем слуги, двое крепких мужиков, едва смогли втащить его наверх по лестнице. А вот шкатулку с патентом он прятать не стал. Ему она сегодня была нужна:

— Эй, Максимилиан, всех офицеров ко мне на ужин, но без жён, господа из выезда тоже пусть будут. Бригитт, сегодня пусть будет у меня праздничный ужин, я жду гостей.

— Неужто вы пойдёте на новую войну? — поджав губы отвечала госпожа Ланге.

— Так как же мне не пойти, коли столько мне платят, — Волков был в прекрасном расположении духа и даже смеялся. — Полтысячи гульденов, за одну компанию.

— Никто не будет платить столько денег за пустяшное дело, — резонно заметила красавица. — Уж и не знали, как вас заманить, даже чин вам заранее приготовили.

— Вы подслушивали? — воскликнул Волков, весело ловя её за руку.

— Слышала, — сказала Бритт строго.

— Ах, не дуйтесь, милая госпожа Ланге, я куплю вам самое лучшее платье, что только сыщите.

— Обойдусь, — всё так же строго сказала она.

— Отчего же вы так злы, нам нужно радоваться и пить вино. У нас много денег.

— Сердце неспокойно, уж слишком много войн у вас.

— У меня всю жизнь так, всю жизнь много войн, я уже привык, — Волков тоже стал серьёзен, — а что говорит ваше сердце, вернусь я с этой войны?

Она посмотрела на него рассерженно и сказала:

— Конечно вернётесь, что за глупости вы говорите, но будет вам там совсем нелегко.

— Нелегко? Это пустое, — он снова стал весел. — Я уже и не помню, когда мне было легко.

Господа офицеры смотрели на императорский патент с истинным благоговением.

— Сколько же такой может стоить? — интересовался Бертье.

— Даже представить не могу, — признавался Карл Брюнхвальд.

— Десять тысяч! — выпалил Роха.

— Да не смешите! — не верил Гаэтан Бертье. — Будь он стоимостью в десять тысяч, полковников было бы как собак нерезаных. Десять тысяч всякий купчишка может выкинуть на свадьбу сынка. Двадцать, не меньше!

— Не меньше, — подтверждал Арчибальдус Рене. Кажется, на правах родственника Волкова он испытывал за него гордость. — Мы можем только порадоваться за вас, кавалер, вы достойны сего звания.

— Я и за вас, господа, готов порадоваться, — сказал кавалер, — потому как этот патент мне дарован с той целью, чтобы собрал я войско в полторы тысячи человек. И, естественно, вы будете моими офицерами.

Офицеры слушали его очень внимательно.

— А так как войско будет много больше чем у меня было, то и людей в вашем подчинении будет много больше, поэтому… — Волков сделал паузу, надеясь, что кто-то из офицеров закончит его речь, но те насторожённо молчали, — поэтому вы больше не ротмистры, господа.

— А кто же? — удивлённо спросил Роха.

— Отныне во всех приказах и денежных циркулярах вы будете зваться капитанами. А вы, Карл, как первый мой капитан, будете иметь чин капитан-лейтенанта.

Секунду или две было тихо, а затем вечно шумный Бертье вскочил так, что стул отлетел прочь, и, дёргая сам себя за грудки старого колета, заорал: — Мне надо вина! Вина мне, госпожа Ланге, распорядитесь о вине!

И Максимилиан, и Увалень, и фон Клаузевиц и прочие молодые господа, что сидели в конце стола и ещё не видели патента, тоже веселились. Стали кричать и поздравлять новоиспечённого имперского полковника.

И Роха тоже заорал радостно и тоже стал просить вина, и только убелённые сединами Рене и Брюнхвальд лишь улыбались спокойно, с достоинством принимая новые чины.

Бригитт прибежала с кухни на шум, а сверху спустилась Брунхильда со своим пажом посмотреть, что там у мужчин происходит. И даже госпожа Эшбахат с монахиней не остались безучастны к веселью.

Бертье радостно и с игривым поклоном приблизился к Элеоноре Августе и показал ей патент:

— Госпожа фон Эшбахт, полюбуйтесь, сам