Оводы налетели еще дружнее. Крупные, с красновато-опаловыми подпалинами облака меркли в небесной солнечной мгле, далеко где-то рычали небесные громы, и казалось Марусе, что это уже ступает война. На секунду охватил ужас. Но так жарко было, так по-домашнему жужжали оводы и такая чистая, холодная была вода у колодца, такая приветливая оказалась хозяйка дома, что тревога и страх вскоре пропали. Маруся устроилась втроем с Фаинкой и Киюшкой. Им отвели целую зимнюю избу, с тремя набитыми соломой, разостланными посреди избы постелями, с широченным стеганым одеялом, с тремя же подушками, набитыми свежим сенцом. Хозяйка выделила даже небольшой самоварчик, указала тушилку с углями и посуду в шкафу. И ушла со словами:

— Вот, милые, и карасин в лампе налит. Тольки ночи-то пока не больно темные, да и огошек не велено зажигать.

— Девки, девки, до чего хорошо-то! — Фаинка как дома шлепнулась на сосновую лавку. — А где окопы-ти?

Начала Фаинка бегать от одного окошка к другому. По улице с пастьбы с мычанием и блеянием шли коровы и овцы. Никаких окопов не было и в помине. Распечатали все трое поклажу, поставили самовар. На улицу выходить не осмелились, улеглись ночевать. Фаинка опять в одной рубахе спрыгнула, накинула на двери крючок. Легла и давай выспрашивать Киюшку, как та выходила замуж:

— Чево было сперва-то? Сам за тобой пришел или родители?

— Сам.

— А ты? Самоходкой?

— Ой, Фая, отстань, усну того и гляди. Какая самоходка, ежели и моя родня знала и евонная? Пошли в сельсовет да и расписались.

— Неужто пешком? И лошади с тарантасом не дали? Ну, из сельсовета пришли, а потом?

— Потом стала кошка котом, — отшутилась Киюшка, но Фаинка не унималась:

— Пришли. К ему. В бане-то вместе парилися? А много ли было на свадьбе народу? Нет, ты уж скажи, Киюшка, скажи! Пировала сама-то или нет? А куды спать-то уклали вас?

— Да в горенке.

— Вот. Ушли вы с Колюшкой в горенку, вас тамотка шубой укутали, а потом-то чево?

Но Киюшка притворилась, что спит и не слышит громкий Фаинкин шепот. Комариный писк около самого уха долго мешал глубокому сну. Маруся думала, не спала. За ночь десятка полтора комаров, разбухших от девичьей крови, прилепилось на оконные занавески. Петух пел под самым окошком. Мычали коровы на улице. И вот солнце косо ударило поверх занавесок. Фаинка пробудилась и спрыгнула:

— Ой, девушки, ково я во сне-то видела.

— Поди-ко опеть кудреватого, — подковырнула Киюшка.

— Двух сразу!

За печью был рукомойник. Девки по очереди помылись, поставили небольшой, на полведра медный самоварчик, а заварить нечего. Попили голого кипятку вприкуску с колотым сахаром, очистили по яичку. Пшеничные Марусины пироги отложили на будущее. Разломили Фаинкин ячневый, зато очень воложный.

— А чево ись-то будем, когда пироги-то кончатся?

— Как чево, ищи, Фая, своего Лелечку, он ведь сулил какой-то сухой паек. И про столовую говорил. На то он и начальник.

— Какой он, к лешему, начальник, в зиму печи в райисполкоме топил, летом ходит, ключами брякает.

— А вот сам к нам идет! На помин как сноп на овин.

Маруся едва успела закинуть одеялом разостланные постели.

Мягков появился в дверях:

— Здравствуйте, таварищи! Здравствуйте. Как ночевали?

Фаинка подскочила прямо под нос к начальнику:

— Худо, таварищ Мягков, спать было не больно мягко. И заварки нету, пьем один кипяток!

— Красавицы, убажницы, дайте срок! Машина за продуктами ушла, завтра приступаем к оборонным работам.

— А чево делать будем? — спросила Маруся.

— Чево скажут, то и будем. Пока не спрашивайте. Значит, так, славутницы, записываю вас в третий взвод. Командир отделения. кто будет? Соберите двенадцать девок и командира выберите без меня. Сухой паек будете требовать через командира, ко мне тоже обращаться через нево.

Мягков сильно хлопнул дверями. Девки бросились к окнам.

В тот день Маруся и Киюшка вместе и порознь ходили глядеть реку и деревню, Фаинка успела договориться с белым кудрявым насчет вечерней пляски.

— И местные придут! — уверяла она Марусю. — Вот уж севодни-то, Маня, всяко попляшем! А ты лейтенанта-то видела? Такой молоденькой, весь в ремнях.

Далекий, но грозный рокот вновь, как вчера, катился по темному горизонту.

Маруся с Киюшкой не успели расспросить Фаинку про «лейтенанта», потому что прибежала из летней избы хозяйка:

— Ой, девушки, чево попрошу-то, сено сухое на валах, а туча-то! Гли-ко, туча идет, а моего мужика в сельсовет вызвали, и девку вызвали тоже, я ведь сено-то замочу. Подсобите управить, ради Христа!

Девки мигом расхватали хозяйские грабли. Оводы в поле жалили их без всякой скидки, стояла жара. Хозяйка, загребая сухой шелестящий валок, рассказывала Марусе, что в сельсовете всех учат «бонбы» гасить, что немецкий самолет пролетел вчера и близко, и низко. В деревне установлено двойное дежурство, приказано у каждого дома поставить бочку с водой и ящик с мелким песком и чтобы лежали рядом банные клещи, которыми опускают в шайки горячие камни.

— Показывали, как и бонбу банными клещами хватать.

— Бомбу? — ужаснулась Маруся.

— Бонбу, милая, бонбу. Чурку сосновую взяли, топором с конца завострили, а после показывали, как ее песком тушить, как в бочку с водой метать.

Гром урчал, перекатывался ближе и ближе. Марусе опять представилось, что это сама война надвигается с запада, синяя темень застелила полнеба. Тревога угасла, когда начали метать стог, а туча словно дразнила женщин. Она гремела, но без дождя. Девки не долго дивились здешнему способу метать стога в виде зародов. Хозяйка показала им омут у речки, которая впадала в большую реку. Но Киюшка и Фаинка не осмелились идти к омуту. Одной Марусе тоже не захотелось купаться. Когда сметали зарод, туча посветлела с одного края и стала стихать, густую ее синеву размыло и постепенно развеяло. До вечера успели загрести в копны и сметать еще один стог. Скотина уже шла из поскотины узким прогоном. Вечером хозяйка принесла в зимнюю избу ведро остуженного в колодце молока. Девки до того уработались, что забыли про дом, забыли, что идет война и что