— Это какая Фаина Артемьевна?

— Да што тебя! Олютку помнишь, а Фаинку не помнишь. И про окопы забыла?

— Про окопы-то мне век не забыть, — сказала Марья. — Ты бы так и сказала, что Файка. А то Фаина, да еще и Артемьевна.

И обе старухи вспомнили про окопы, опять заговорили, перебивая друг дружку. Не один Коч мог рассказывать про войну, знали кое-что про окопную жизнь и Марья с Киюшкой. Чуть не полвека прошло, а какие на кофте пуговки были, и то помнилось. Все это случилось как будто вчера. Или тоже во сне приснилось? Нет, не во сне это было, а было все это в яви.

Да, в сорок первом году в Заговенье на Петров пост вышел веселый праздник. Гуляли по деревне с гармоньями всю ночь. Благо тепло и светло, хоть и на комарах. Та ночь обошлась без драки. Скандалов ребята не заводили, плясали не по одному разу. Может, чуяли сердцем многие, что пляшут в последний раз? Гармонь стихла только с первыми оводами.

Сгоряча, в разгар сенокоса не все испугались и военного объявления, особенно молодежь. На Тихвинскую гуляли уже не так весело. Наутро две подводы с котомками стояли готовые. В котомках «кружка, ложка, полотенце», прощальные материнские пироги с рыбой и памятные девичьи «носовички». У кого деньги имелись, те останавливались и у сельповских лавок, а дальше. дальше будь что будет!

Маруся вместе с другими девками провожала рекрутскую партию до моста, а через неделю и сама получила повестку из сельсовета. Велено было выехать на окопы.

— Манька, Манька, што будет-то! Ведь тебя там убьют!

Это маменька несколько раз на день принималась реветь. Но Маруся была рада окопам. Никуда дальше станции не бывала, не видала ни фабрик, ни городов. Да ведь и поедет не она одна, а вызваны многие. На миру, говорят, и смерть красна.

В назначенный день у сельсовета скопилось пятнадцать девок-окопниц. Маруся знала их почти каждую, гулять ходили далеко. С рыжей Фаинкой (у Фаинки было прозвище Куликовна) гостили в одном доме. С Киюшкой, которая только-только вышла замуж, Маня плясывала в одном кругу. «Чего ее-то посылать на окопы? — подумалось Марусе. — Только что замуж вышла. Как не стыдно начальникам!». И правда, начальникам было не больно приятно: и молодой дома, а жену на окопы. Начальники, как выяснилось позднее, в общем-то, были ни при чем. Киюшку послали на окопы из деревни по жеребью.

У крыльца было шумно и людно.

— Не боишься мужика-то одного оставлять? — подшучивали над Киюшкой, но она только отмахивалась:

— Отстаньте к водяному.

Прощалась Киюшка со своим Колюшкой на лужке за сельсоветским углом. Снимала с его плеча невидимые соринки, промокала глаза платочком, а он стоял и плакал пуще нее.

— Не тужи, Коля, на наш век девок хватит! — подбадривали со стороны.

— Чево бабе за мужика бояться, надо ему за бабу. Вишь, сам тут, жену в люди.

— Девки, девки, почему без гармоньи?

— Клади котомки!

— Эх, мне бы в этот малинник!

— Вот будет тебе «малинник». Говорят, немец под Ленинградом.

— А кто говорит? Остановлен немец.

— Самолет вчера пролетел, урчит, как сердитый бык. Нашито по-другому гудят.

— Поехали! Девки, за мной шагом марш.

Подвода с котомками тронулась. За телегой, кто с песнями, кто с разговорами, ушли девицы на станцию.

В райисполкоме ждали окопниц. Лысый начальник расставил ноги в начищенных сапогах в широких темно-синих галифе:

— Так, значит! Славутницы, убажницы, слушай каждая свою фамиль, а я буду отмечать по списку!

И начал вычитывать.

— Чево молчите? Которая тут, кричи «тут»!

Пришлось зачитывать снова, и послышалось разноголосое «тут, тут!», «туточка!».

— До вечера все свободны! Вечером всем быть на этом же крыльце. Дружно идем на поезд.

— А куды нас погонят? — выскочила Фаинка.

— Славутницы, убажницы, куда поезд, туда и мы! А в какое место, это военная тайна. Всё, девушки, пока всё! Мешки, корзины и узлы складывайте под лестницу, дежурному по райисполкому.

— А вас как называть? — осмелела Маруся. — Нам надо ваше имя и отчество.

— Красавицы, убажницы, меня зовут товарищ Мягков. Буду сопровождать до самого места.

Фаинка ткнула Марусю под бок, зашептала:

— Ты чево, разве не знаешь Лелечку? Ведь не намного старше тебя, из нашей деревни, Леля-Лелечка, так все и звали. Бывало, по миру ходил, у дверей встанет и запоет эким девушкиным голоском. А нонче вишь, в таварищи вышел. Галифе обул.

Киюшка фыркнула:

— У тебя што сапоги, што штаны.

— Наплюй на сапоги-то, лишь бы в штанах было чево.

В суматохе девки не поняли Фаинкину шутку. Народ зашумел, все заговорили и потянулись под лестницу складывать корзины, фанерные чемоданы и котомки.

Маруся предложила сходить на железнодорожную линию, поглядеть поезда, пока есть время до вечера.

Плетеную драночную корзину она оставила при себе, жалела не маменькины рыбные пироги, а розовый праздничный сарафан и зеленую кофту с красными пуговками. В последнюю минуту ухитрилась сунуть в поклажу и новые из белой парусины кама-ши. Собиралась словно на праздник в гости к дальней родне. Маруся боялась, что люди осудят за это. А зря и боялась! Почти все девки, как потом оказалось, прихватили с собой что-нибудь праздничное, а те, кто не прихватил, ревели от обиды. И не напрасно. Утром, после поезда, когда приехали на какую-то пристань на широкой реке, на берегу, в ожидании баржи, играла гармонь. Среди молодых ребят из другого района девиц было раз-два и обчелся. Приезжим обрадовались, но ни Фаинка, ни Маруся не спешили знакомиться. Правда, оставили поклажу на Киюшку и вышли на круг, но, чтобы знакомиться и поплясать под чужую игру, у них и в уме не было. Да на что не осмелишься в молодости, чего не сделаешь ради того, чтобы поплясать, да еще под новую игру! И про войну позабыли, и про окопы.