— Искусство. — Он остановился, выпил воды, вытер пот со лба, и продолжил. — Такое предательство, не прощается, Мельпомена накажет тебя, она уже наказывает тебя, то, как ты провёл последнюю сцену, можно сравнить только с падением Рима. С Вавилонской блудницей, восседающей на семи смертных грехах! С… — он замер ловя ртом воздух в поисках нужной фразы. Пользуясь возникшей паузой, Лисовский предпринял попытку оправдаться. — Но, я… — Протянул Лисовский. — Молчать! — обрушился на него Фёдор Фомич. — Ты не смеешь этого. Ты потерял всякое моральное право пользоваться словом. Великим словом, словом каким пользовались такие мастодонты, как Козлановский, Сатанеев, и… — он снова потерял нить. Прошёлся по комнате, и, тряхнув головой, зарычал — такие имена, про которые ты и не слышал никогда, по причине своей необразованности. Узости мышления, и не дальновидности понимания. — Он вытер пот и выпил воды. Возникла пауза. Лисовский замер в ожидании продолжения, Фёдор Фомич снова прошёлся по комнате, промычал, что-то себе под нос, попробовал голос на низкой октаве, потом выдохнул и сел рядом с Лисовским. — Ну, почему, — сказал он тихо и задумчиво — когда не нужно, голос, энергия, прёт из тебя как фонтан, бьющий из недр земных, а как на сцену выходишь… язык, словно к нёбу прилип. — Он посмотрел на Лисовского. Лисовский пожал плечами. — Пойдём, брат выпьем. — Сказал Фёдор Фомич. И обнявшись, они отправились в буфет.

Арнольд Арнольдович Розен

Розен Арнольд Арнольдович всю свою актёрскую жизнь провёл в театре. Ещё, будучи студентом театрального института, он уже выходил на сцену в небольших эпизодах. Он был из тех артистов, которых в театрах называют долгожителями.

Арнольд Арнольдович действительно был долгожителем сцены. Многих он переиграл, многих пережил, много знал, а ещё больше помнил. Помнил он и как первый раз выходил на сцену. И как первый раз получил зрительское признание.

И провалы, и взлёты, и зависть коллег, и звон аплодисментов. И суточные, и гастроли, и дешёвые гостиницы с клопами, заселённые рабочими из бывших союзных республик.

Все было в его жизни, и мечты, и надежды, и друзья, и жена с детьми, не примерившаяся с кочевой жизнью артиста. А в итоге осталась, только комната в коммуналке, семнадцать с половиной квадратов, с серыми стенами, напоминавшая ему могильный ров. Последний приют бедняка.

Играл он в театре последнее время мало. Да, собственно говоря, только одну роль. Да и то из жалости руководства к почтенному возрасту и заслугам, что пылятся на стенах его комнаты, в виде пожелтевших от времени грамот и афиш. Где ещё можно разглядеть на выцветших фотографиях молодого перспективного артиста, Арнольд Арнольдовича Розена.

В театр Арнольд Арнольдович приходил рано, так как был воспитан в старой школе. И знал, что бы настроиться на роль нужно несколько часов. Коллеги, встречая его картинно раскланивались. Горячо жали руку и поставленными, фальшивыми голосами приветствовали его — Многоуважаемому Арнольд Арнольдовичу, величайшему из артистов всех времён и народов, наши лучшие пожелания. — И смеялись, не скрывая, когда он отходил от них.

Приходя в гримёрку, он садился за стол, и долго смотрел на своё лицо. Измученное чужими страстями, оно было как старая, бездарно сработанная маска, забытая кем-то на его лице. Потом приходил гримёр, и маска приобретала вид трагичный, но неестественный.

Арнольд переодевался и шёл на сцену, где за кулисами стояло для него кресло. Он садился в него, закрывал глаза, и настраивал свой тонкий, актёрский организм, пропуская через себя своего героя. А героем его был Фирс из пьесы Чехова «Вишнёвый сад» Последняя сцена была для него лебединой песней. Он медленно выходил, шаркая ногами на середину сцены, оглядывался и говорил в зал трагичным голосом: «Заперто. Уехали.… Про меня забыли. Ничего, я тут посижу. А, Леонид Андреич Небойсь и шубы не надел, в пальто поехал… Я-то не поглядел… Молодо-зелено! Жизнь-то прошла, словно и нежил… Я полежу… Силушки то у тебя нету, ничего не осталось, ничего… Эх ты недотёпа!..» И шаркая ногами, уходил под шквал аплодисментов. Нравился зрителям этот трагизм — Пережал — Говорили коллеги, провожая его глазами. А, в общем, ничего, достойно. Потом были поклоны, гримёрка, шумная компания в соседней комнате. Вахтер, уткнувшийся в телевизор. И, дорога домой в холодном пустом троллейбусе.

Дома, он долго сидел в ванне, и смотрел, как из крана капала вода. Насчитав, сто семьдесят капель, он надевал халат. И шёл на кухню.

Выпив сто грамм дешёвого коньяку и закусив его куском краковской колбасы, он ложился в постель. Включал телевизор и долго смотрел на потолок, вспоминая когда, он его красил. До ухода жены или уже после. Потом он засыпал под гул работающего телевизора.

Ночью он спал плохо. Снилось ему, что он умирает. Сердце его сжималось, оно становилось похожим на мокрого воробья, что не может летать. Отчего он тут же просыпался в холодном поту. Пил воду и долго лежал со страхом глядя в темноту. Нет, он не боялся смерти. Он боялся, умереть в одиночестве. Забытый всеми как его Фирс.

К утру он засыпал.

Утро проходило более энергично, чем вечер. Он вставал, приводил себя в порядок и ехал в театр на репетицию. Во время его сцены, режиссёр добивался от Арнольда большей трагичности и естественности — Ну, дорогой вы мой, ну вы же можете, поддайте здесь, что б зал зарыдал — После шестого или восьмого дубля, режиссёр махал рукой и до вечера Арнольд был свободен.

Он без цели бродил по городу, смотрел на проходящих людей, на витрины с пластиковыми манекенами, и пытался, что-то вспомнить, что-то очень и очень важное. Но, что он не знал.

В тот вечер, Арнольд Арнольдович, как обычно, пришёл в театр, за пару часов до спектакля. Вахтер смотрел телевизор. Арнольд Арнольдович остановился и стал смотреть на вахтера. Но, тот не обращал на Арнольда никакого внимания. Арнольду Арнольдовичу даже показалось, что это не вахтер, а пластиковый манекен.

Он махнул на вахтёра рукой, и прошёл в коридор. Коллеги картинно раскланялись и фальшиво поприветствовали его. Арнольду стало противно — В каждой букве фальшь, и наигрыш — подумал он, и прошёл, не ответив на приветствие. В гримёрке он долго смотрел на своё лицо, а лицо, смотрело на него. Потом, пришёл гримёр, и Арнольд Арнольдович, попросил гримёра не гримировать его слишком сильно, сославшись на раздражение на коже.

После он пришёл за кулисы, и сел в своё кресло. Первые его сцены, прошли как обычно, но когда пришла последняя сцена — случилось странное.

Он прошёл к