Ну, а когда вышел артист «В», и вернулся артист «А», то я думаю, вы сами сможете догадаться, сколько не лестного услышать мог бы о себе артист «В», если бы мог слышать на расстоянии.

Бенефициант

— Послушайте… ну, что же вы меня не слушаете,…я же к вам обращаюсь… — Говорил артист Лопухин, своим приятелям, коллегам по цеху. Коллеги, отмечавшие бенефис Лопухина, уже изрядно выпили, и не слушали бенефицианта. Они горячо спорили, говорили громко, вели себя шумно, и совершенно забыли о Лопухине. Лопухин тоже был пьян. Он начал отмечать свой бенефис сразу после того, как занавес опустился, и не многочисленные зрители разошлись по домам. Сначала бенефициант, принял поздравление, от своих товарищей, бывших в зале, и зашедших после спектакля к нему за кулисы, принеся с собой бутылку армянского коньяка. Потом, его горячо поздравила команда монтировщиков, и Лопухин выпил с ними беленькой. Потом, он снова пил коньяк, но уже с режиссёром в гримёрке. После… после он плохо помнит, помнит он только, начало банкета, где его сердечно поздравляли, коллеги по цеху. Они бесконечно говорили тосты, и называли его гордостью театрального искусства. Клялись в вечной дружбе, любви, и пили за его здоровье. Потом… потом стало темно, и артист Лопухин, на время выпал из общего торжества, посвящённого его персоне. Когда же он вернулся, картина, которая предстала перед его осоловевшим взглядом, напомнило ему разруху оставленную, пролетевшим, по столу торнадо. Полупустые блюда, с торчащими из них окурками. Валяющиеся, опорожнённые бутылки. Перевёрнутые фужеры, запах винегрета, смешенного запахом пролитого на скатерть вина, красные, и ошалелые, рожи, его коллег по цеху.

Они о чём то, спорили, ругались и совершенно не замечали виновника торжества. Лопухин вспомнил, как его чествовали товарищи, и ему захотелось, сказать им, что то очень, и очень приятное. — Друзья мои… — обратился к ним Лопухин. Но его никто не услышал. — Послушайте же меня. — Повторил Лопухин. Его не слышали, друзья по цеху продолжали спорить, перекрикивая друг друга, не обращая на него внимания. Когда же Лопухин встал и подошёл к ним, то его оттолкнули, да так, что он упал под стол. Падая, Лопухин схватился за скатерть, и потянул её за собой. И всё, что было на столе, вместе со скатертью полетело вниз, на самого Лопухина.

Ну, и свинья же ты Лопухин. — Услышал Лопухин, лёжа в луже красного вина, с винегретом на голове, посреди осколков битой посуды.

Мир перевернулся для Лопухина, с ног наголову. Прямо перед его глазами были новые, кожаные ботинки, Козлова, артиста, играющего любовников, и авантюристов. Ещё полгода, назад занявшим у Лопухина денег, и до сих пор не вернувшим их ему. Слева от Лопухина, были ноги, режиссёра. Они степенно лежали на туфлях с длинными носами, напоминающие Венецианские гондолы. Ноги режиссёра были облечены в красные, махровые носки с дыркой на левом, большом пальце. Пальцы периодически то сжимались, то распрямлялись, обдавая Лопухина запахом плесневелого сыра. Слева от режиссёра сидела актриса Куницына, первая красавица, и прима театра, играющая юных возлюбленных. Её правая ножка, гладила ступню режиссёра, отчего та, подрагивала от удовольствия. Другая же ножка примы, ласкала серые мокасины, артиста Орлова. Орлов был крепок, по-мужски красив, и уверен, в своей непогрешимости. Артист Орлов переиграл десятки людей, ищущих правду, и теперь, когда ножка актрисы Куницыной тёрлась о его мокасины, он чувствовал, что заслужил по праву это внимание, и в тайне придавался ему с таким наслаждением, с каким обычно, получают награду за честно выполненную работу. Недалеко от Орлова, Лопухин, увидел штаны. Штаны эти были неизвестного происхождения, и в театре раньше никогда не попадались на глаза Лопухину. Возможно Лопухин, и не обратил бы на них внимания, если бы не одно обстоятельство. На правой штанине, вернее на том месте, где находилась коленка, лежала рука Артиста Козлова. Она поглаживала штаны ладонью, обхватывая коленку всей своей пятернёй, с кольцом на безымянном пальце, по которому Лопухин и узнал руку Козлова. — Тьфу, какая гадость… — подумал Лопухин и отвернулся от неизвестных штанин.

— Вы только подумайте, какая свинья, этот Лопухин — услышал Лопухин голос Козлова — мало того, что заставил нас скучать на своём бенефисе, так ещё и вечер испортил.

— Ни говорите — отозвался Орлов — стерпеть такой ужасный бенефис, и не получить за это хорошего банкета, это просто неслыханное хамство. Я бы за такое гнал взашей из театра.

— Согласна — пропела артистка Куницына — и выпила шампанского.

— Ох, этот Лопухин моя головная боль. — Сказал, медленно разжёвывая сыр, режиссёр. — Давно бы уже послал бы его ко всем чертям. Искусство от этого бы не пострадало, а так сказать вздохнуло бы с облегчением. Да не могу… этот Лопухин пришёл в театр ещё при прежнем режиссёре, так сказать сторожил театра, нельзя, седины нужно уважать, вот и приходиться терпеть.

— А ведь он каналья — сказал Орлов — лежит себе там под столом, и в ус не дует. Измучил нас своим бенефисом, испортил банкет, а сам назюзюкался и почивает теперь в блаженстве и спокойствии.

— Где он там — заглянул режиссёр под стол.

— Да вон он — пнул Лопухина в бок ботинком Козлов.

Если бы в этот момент, Лопухин, мог встать, то он бы высказал всё, что о них думает, но встать он не мог, и потому презирал своих коллег молча.

— Не помер он там? — Спросил режиссёр.

— Жив, вон он, морда счастливая, как у нажравшейся свиньи. — Сказал Козлов и снова пнул Лопухина ботинком.

— Надо бы господа, его домой отправить, не дело его тут под столом на ночь оставлять — сказал режиссёр.

— Надо. — Согласился Орлов — А то он тут весь театр заблюёт.

— Козонька моя, хлопнул режиссёр, артистку Куницыну, пониже спины — вызови ка такси.

— Давайте вытащим его от туда — сказал Орлов, и полез под стол.

Они дружно подхватили Лопухина под руки, и повели к выходу.

— Аккуратнее дорогой вы наш. — Говорил режиссёр. — Не ушибитесь, вы нам ещё нужны.

— Да — Подхватил Орлов — Талантище. Звезда так сказать мирового масштаба.

— А какой бенефис закатил, это ж надо… — Запел тенором артист Козлов — я плакал вот такими слезами. Какая искренность! Какая мощь!

— Талант вы наш. Талант! — Говорил режиссёр, похлопывая Лопухина по плечу, провожая его до двери.

Лопухин улыбался, глаза его были наполнены любовью ко всему, что его окружало. Он смотрел по сторонам, и ему было стыдно за те чувства, что он испытал к