Ашот молчал, и только к утру его стало слышно. В мужской компании не принято слышать даже громкие всхлипывания, но мы, стуча зубами, встали и навалили на южного человека все свободные шмотки.

Мороз свирепствовал, и фиолетовый рассвет мы встречали в просторном холле, заканчивая тридцать четвертый раунд любительского бокса.

В окно цедились сумерки, пивные бутылки исходили мутной слезой, а Стас все возился с дряхлой, отвергнутой всеми, настольной лампой. Он водил охотничьим ножом по старому медному проводу, соскабливая с него зеленый налет окиси.

Его возня начинала нас злить, было холодно, темно, ладно, если бы не висела шикарная люстра пуда на полтора, с сосульками из плексигласа. Стемнело, когда Стас выпрямился и дал свет. Он оказался романтиком, этот Стас. Мы с минуту молча разглядывали звездный потолок, неожиданно ставший высоким и таинственным.

— Голубой фабричный поэт умирал здесь от скуки и исколол абажур, — предположил Анатоль.

После этого мы вчетвером уселись за широкий дубовый стол.

— Что-то стало холодать — не пора ли нам поддать…

Стас открыл чемодан и вынул из него большую связку вяленой рыбы.

Он приехал днем, прямо с рейсового самолета из теплой Астрахани. Мы слышали, как он прошел через пустой холл, счищал снег с ботинок. И вошел к нам в демисезонном пальто и шляпе, звонкий и прозрачный от стужи. Увидев клубы пара над нашими койками, он улыбнулся, и у него треснула губа. Тогда Ашот, в отчаянном порыве сбросив с себя ворох одеял, кинулся к платяному шкафу, где мы прятали бутылку «Зверобоя»… Теперь Анатоль открывал третью бутылку. Он налил по полстакана крепкого, добавил пива — со дна поднялись пузыри, и в животе заныло от одного вида такого «ерша».

Потом, чисто выбритые и слегка «под газом», как морские офицеры, все в черном, только галстуки разные, мы прошли в главный корпус — на танцы. Они еще не начинались, в круглом высоком зале сидело человек тридцать, а на эстраде с микрофоном возле тоненьких усиков вертелся культмассовик Жора. Он что-то заливал о временах расцвета Римской империи, о веселых римлянах, требовавших хлеба и зрелищ. Хлеб в доме отдыха не проблема, а вот обилие зрелищ зависит от нас самих, и Жора пригласил на сцену желающих участвовать в игре «Когда мамы нет дома».

— Такому блестящему знатоку всемирной истории непростительно забывать изречение Бисмарка: «Глупость — дар божий, но не следует им злоупотреблять…» — сказал Анатоль, и мы пошли допивать четвертую бутылку.

5

Морозы все крепчали, тепла в батарее хватало только ей самой, чтобы не заиндеветь. Ашот дважды собирал вещи, просил Стаса позвонить во Внуково и заказать ему билет в Астрахань. Каждый раз, когда Ашот, сложив вещи, запирал чемодан, Стас медленно раздевался и, оставаясь в одних трусах, выходил на прогулку вокруг павильона. Ашот дышал на стекло, и через мутное отверстие мы смотрели, как Стас блаженствует, умываясь снегом.

Но нам уже не хотелось ни зрелищ, ни хлеба — если бы не Стас, который таскал обед из главного корпуса, мы бы умерли с голоду.

Вечерами мы лежали, глядя на звездный потолок, Ашот слабым голосом сообщал, что видит Большую Медведицу, но куда-то исчезло созвездие Гончих Псов, и мы сочувственно стонали.

На третий день утром в нашу берлогу вбежал замдиректора дома отдыха, у него был кающийся вид.

— Почему вы сразу не пришли, не сказали, — обратился он к Анатолю, вернее, к его носу и очкам, торчащим из-под одеяла. — Я бы освободил для вас любую комнату в главном корпусе…

— Вы узнали обо всем из неофициальных источников, Павел Спиридонович, — сказал на это Анатоль. — Если бы я к вам зашел, это было бы нарушением некоторых… сами понимаете.

— Разумеется, понимаю… Через полчаса комнату приберут, а вы пока собирайтесь.

— А есть ли смысл? — приподнялся Анатоль. — Для нас более удобного места, чем эта комната, не придумать… Изолирована, никто не мешает вести свои разговоры…

— Понимаю, понимаю…

— Только нужно тепло…

— Ну, что ж, сейчас кинем все силы, — замдиректора окинул нас почтительным взглядом, переглянулся с Анатолем и многозначительно улыбнулся.

Потом прибежали из котельной два молокососа, застучали ключами, и к потолку брызнула струя горячей воды.

— Что это все значит? — спросил я Анатоля, имея в виду не плотный белый пар, наполнивший комнату, а то, что стояло за всей этой суетой.

— Сказка, — ответил он и засопел.

Часа два наша батарея звенела, булькала, сипела, и по комнате разлилось тепло, с подоконников потекли ручьи — мы пережили ледниковый период. Мы зашевелились, заговорили, бросились искать утюг: погладить черные пары, в которых спали.

И обедать отправились все вместе, чин чином, только слегка скованные и дикие после анабиозного состояния. Поэтому мимо девушек, стоявших в вестибюле и рассматривавших нас чересчур откровенно, мы прошли как бесчувственные остолопы, один Анатоль сиял и раскланивался.

Едва мы уселись за стол, приплыла пухленькая дежурная по столовой.

— Если что-нибудь не нравится, говорите прямо мне, — проворковала она. — Я предупредила поваров, они постараются…

Кажется, на этот раз был несколько растерян и Анатоль, но он быстро пришел в себя и сказал:

— Они не очень избалованы хорошей кухней, но в случае надобности…

— Да, да. Обязательно! Приятного аппетита! — дежурная ушла, а мы остались сидеть, ощущая на спинах изучающие взгляды.

— С меня хватит! — сказал я, глядя в упор на Анатоля. — Не подозревал, что ты еще обладаешь талантом комедийного режиссера…

— Этот мороз, — сказал пан Анатоль, хлебая суп с осетриной. — И этот Жора…

— Я понял, что мы — это не просто мы, — сказал Стас.

— Умница, — похвалил его Анатоль. — Кто захочет меня бить, пусть делает это в берлоге… А сейчас вы все трое — атомники. Где-то в пункте А или в пункте Б (это не имеет значения) вы рвете атомные бомбы… Ты что?! Нехорошо бить ногой, Серега!.. Вы совершенствуете могучее оружие современности, все получили приличную дозу гамма-лучей, скоро, лет через пяток — хана… У вас был выбор: Гагра, Карловы Вары, Золотые Пески… А предпочли скромное Подмосковье — березки, сугробы, морозы… И малютки, которых вы видели в коридоре, об этом знают…

— Все остальное — сарафанное радио, — заключил Ашот.

— Умница, — сказал Анатоль.

— Мне что-то расхотелось жрать! — сказал я и отодвинул жареную курицу.

— Не сметь! — скомандовал Анатоль. — Я ваш личный врач и веду за вами круглосуточное наблюдение…

— Круглосуточное?! — переспросил Ашот, его густые черные брови сошлись у переносицы.

— По вопросам любви будет дан дополнительный инструктаж, — отрезал пан Анатоль.

После этого и Ашот отодвинул курицу.