Шрифт:
Закладка:
Я погибаю без тебя...
Кажется, у меня сейчас начнётся аллергия на банальщину. Это даже не стих, это издевательство над поэзией.
– Да ты нос-то не морщи, человек от души писал. Ну и что, что по-простецки, зато искренне! – заступилась за него мама, которой страсть как не хотелось, чтобы я досталась «чужому принцу».
– Мам, ты чего добиваешься, а?
– Ох, Жупочка, порой самой спуститься с небес на землю – это лучше, чем потом упасть, – вздохнула она.
Ну, вот, начинается...
– Я сама разберусь, – твёрдо заявила я.
– Как знаешь. Я-то тебе только добра желаю.
– Угу, с Аристархом, который написал для меня вот это.
И я зачитала:
Ты реальней унитазов и раковин.
Ты заметней дырявых носков.
Ты важна мне, как в кране водица.
И с тобою всегда я готов
Съесть пирог и травы обкуриться.
– Ты понимаешь, мама, что в дружбе со мной Аристарху нравились только халявная еда и травка?
– Неправда это! Просто в стихах отображены лишь яркие образы!
– О, да! Например, мой горб, который набил оскомину всей литературной тусовке Сарайска!
– Вот, зря ты так о нём. Хороший он парень. Его только слегка перевоспитать надо и отлюбить, – мама отобрала у меня листы и принялась в них что-то выискивать. – Есть у него и про романтику, такое... Ух! Где же, видела... А! Вот!
Сорвал цветы я с клумбы городской
Бежал от сторожа мудрёными дворами.
Не оценила ты. Сказала, я – отстой,
И назвала меня обидными словами.
Пф! Тоже мне романтика!
– Мам, я Гедеона люблю. Всей душой. Другой мужчина мне не нужен. Запомни это, пожалуйста, раз и навсегда.
«Мне нужен другой! Я твоего белобрысого терпеть не могу! Где же мой мускулистый кузнец Голопердиев или Пупкин?» – взбунтовалась Вторая.
«Шиш тебе. Это моё тело, а значит, и мужика выбираю я», – заявила ей.
«Ох, допляшешься ты у меня...»
Оказавшись дома, я всё же прочла Аристарховы послания перед тем, как сжечь в печке. Больше всего мне запомнилось:
Если я не твой,
Значит, я ничей.
Значит, обожруся
До гастрита я бичей.
Вот, это я понимаю: ломка по моей стряпне. Искренние страдания хронического гастритника, оторванного от бесплатной кормушки.
Эх, сходить что ли на поэтический концерт, послушать новые опусы моего горе-поэта?
Глава 49. Короткий миг свободы
Сарайск всё так же просвещался современной поэзией по вторникам и пятницам, а сегодня как раз вторник.
Знакомые всё лица встретились мне в доме культуры, вот только меня почему-то никто не признал. Впрочем, окололитературный народец обычно избегал смотреть на горбунью, а теперь, исцелившись и похудев, я словно превратилась в другого человека.
В холле мне вручил тощий буклетик со стихами не менее худой парнишка, дежурно проговорив:
– Нате почитайте!
– Чьё? – спрашиваю.
– Моё! – бодро отрапортовали мне.
На чёрно-белом (точнее, жёлтом) буклетике зияло имя юного дарования: Гнев Умилёв. Имя запоминающееся, броское, с отсылкой к одному из классиков поэтического искусства.
Что ж, идём в первое стихотворение...
Батюшки! Да что ж поэзия притягивает к себе всяких фриков!? Что с их мозгами не так, что они сочиняют такое:
Ты – ангел во плоти,
Душа бела, как мел,
Я снова не у дел,
И нам не по пути.
Ты лучшая из вшей,
Твои работы – блеск!
Меня заметь скорей,
О, дар ты мой небес!
Это была короткая история о том, как человек неумелый влюбился в вошку и получал удовольствие от её укусов. В натуре, я заменила бы слово «работы» на «укусы».
Ну, а кроме шуток, ясно дело, что стих посвящён Дануте, которая у нас как раз белошвейка на фабрике по пошиву мужского исподнего. Вполне возможно, что половина здешних мужчин носит полосатые панталоны, сшитые нашей госпожой Шёлкиной.
Умеет же Данута вдохновлять мужчин на стихи. Похоже, за время моего отсутствия армия «щёлкострадальцев» выросла.
Интересно, как там Аристарх? Вконец заколебал нашу белокурую музу? Или, может, каким-то чудом добился её благосклонности?
Следующим в буклете Гнева Умилёва красовалось короткое безграмотное и бесформенное нечто:
Крутятся в страстном танго жирнова нашей любви...
Только б не попали в них я...
И ты.
Жирнова... Мне представилась тучная пара, которая пытается кружиться по залу, но в итоге толстяки мячиками катаются по полу со страстными выражениями на лицах. Ух, ядрёная картина!
Хватит с меня буклетов! Иначе у меня от такого пойдёт кровь из глаз. И я шагнула в зал, чтобы через несколько минут заработать себе кровь из ушей.
Первым на сцену вышел Аристарх всё в том же коричневом костюме в мелкую клеточку и – божечки! – с гитарой! Да ладно! Он будет петь?!
Вскоре я узнала, что мой бывший друг отныне страдает вовсе не по Дануте, нет. ОН СТРАДАЕТ ПО МНЕ!
Пока зрители рассаживались, выступающий притащил на сцену высокий табурет, стойку с микрофоном и сел.
Когда Аристарх долго и мучительно пытался взять первый аккорд, кто-то не выдержал и выкрикнул:
– Отберите у него кто-нибудь гитару!
Но наш поэт – воробушек стреляный, поэтому продолжил мучить бедный музыкальный инструмент и вскоре запел:
Жупа!
Твоя пятая точка не даёт мне покоя.
Жупа!
Одиноким я волком по тебе вою!
Жупа!
Не забуду тебя, даже будучи трупом!
Жупа!
Ну, налей для меня ты хотя б тарелку супа.
Жупа!
Я скучаю по твоим пирогам...
За твоё рагу я душу продам...
Жупа! Жупа... Жупа...
Я так скучаю по твоим косякам!
За твою траву я душу продам...
Жупа! Жупа-а-а... Жупа-а-а...
Тут его голос дал петуха, и протяжное «а-а-а» он пропел, как будто сунул два пальца в розетку и теперь через него проходит ток.
Ох, так стыдно мне было лишь когда я подарила кайф гостям в королевском дворце... Нет слов! То есть, стоило мне излечиться и похорошеть, как – бац! – и в меня влюбились! Разглядел-таки красоту моей души. Вот... мудила! А, вот, не жаль мне тебя! Ни капли!
Внезапно мне стало смешно и как-то тесно. Кажется, я пришла сюда сегодня в последний раз. И с этими мыслями я тихонечко удалилась подальше от влюблённых недотёп и горе-поэтов, пока меня не узнали. Это больше не моя жизнь и не моя история.
***
На следующее утро на меня напала
