чуть позже, со второй половины 40-х гг. XIX века, когда Папская курия усилила свое проникновение на православный Восток. Тогда Россия и начала энергично поддерживать православное духовенство в усиливавшемся споре с францисканцами за преимущественные права на Святые места Палестины, когда на «господствовавший баланс сил» православных стали энергично посягать католики, поддерживаемые Францией.

Еще с конца 20-х – начала 30-х гг. XIX века на Дворцовой площади понимали, что для дальнейшего укрепления своего политического влияния на Порту, в особенности в вопросах проливов и покровительства православным христианам, Петербургу было жизненно необходимо завоевать доверие султана. Такой случай представился во время египетского кризиса 1831–1833 гг., когда египетский паша Мухаммад Али выступил против падишаха Махмуда II. Наступление сына наместника Ибрахим-паши на море и на суше было впечатляющим: с ноября 1831 по декабрь 1832 г. были захвачены Палестина и Сирия, за горными перевалами Тавра открывался путь на Стамбул (843, с. 261). После того как Франция и Великобритания отклонили просьбу Порты о военной помощи, султан, по словам одного из своих советников, был вынужден обратиться за поддержкой «к змее», то есть к России (там же, с. 261). Император Николай I, усмотревший в действиях египетского паши проявления «революционного духа» и французское влияние, направил в ноябре 1832 г. в Стамбул и Каир владевшего турецким языком генерала Н.Н. Муравьева19 для ведения переговоров с султаном и мятежным египетским хедивом. В феврале 1833 г. Николай поспешил направить на Босфор десантные части русской армии, а затем и вспомогательные сухопутные войска, преградившие продвижение войск египетского «вице-короля» и его сына Ибрахим-паши к османской столице. После подписания в 1833 г. в Кутахии мирного соглашения между Мухаммадом Али и султаном Махмудом II (на условиях присоединения к Египту Сирии и Аданы) русский флот и сухопутные войска покинули османские владения. В знак признательности за содействие российского императора султан предложил уполномоченному Н.Н. Муравьеву заключить с российским императором наступательно-оборонительный альянс (на 8 лет) без какого-либо вмешательства западноевропейских кабинетов. 26 июня/8 июля 1833 г. в Константинополе посланный императором чрезвычайный посол граф А.Ф. Орлов подписал Ункяр-Искелесийский договор с Портой. В его секретной статье султан обязался закрыть Дарданелльский пролив для военных судов иностранных государств. Для российского флота Порта открывала свободный проход через оба пролива. Западноевропейские дворы поспешили заявить, что данный договор превращал султана в «официального клиента России, а Черное море – в Русское озеро» (600, с. 43). Не дожидаясь окончания срока действия данного трактата, Великобритания сумела нейтрализовать успехи российской восточной политики путем заключения в Лондоне конвенций 1840–1841 гг., закрывавших проливы в мирное время для военных кораблей иностранных государств.

После усиления своего политического влияния на Стамбул в 1833 г. Петербург перешел к новому этапу своего проникновения в Османскую империю – укреплению влияния в провинциях в духе решений Особого комитета 1829 г. В соответствии с рекомендациями, изложенными в записке Дашкова, на Дворцовой площади посчитали своевременным и целесообразным задействовать «главнейшие пружины российской политики в Леванте» путем укрепления связей с Восточно-православной церковью, которые были нарушены после упразднения Петром I патриаршества в России. В ежегодном отчете МИД за 1833 г. прямо говорилось о необходимости «приступить к возобновлению духовных наших сношений с сим краем и положить твердое основание духовному влиянию, исключительно принадлежащему России и которое, кроме нас, никакая держава не может и не должна иметь» (747, т. 1, с. 299). При этом было принято решение о выделении 100 тыс. руб. «беднейшему греческому духовенству и церквам (здесь – патриархатам. – М.Я.)» (там же, т. 1, с. 299)20. Этот российский план выглядел вполне реалистичным, поскольку Константинопольскую кафедру в то время возглавлял патриарх Константий I (1830–1834 гг.)21. В отличие от своих предшественников в Фанаре, запуганных Османами после казни Григория V, новый рум миллет баши особо не скрывал своих контактов с Петербургом. В итоге 1834 г. Константий I был обвинен Портой в приверженности России и лишен султаном патриаршего сана в назидание другим греческим патриархам рум миллети (591, с. 72–73).

Смещение Константия с патриаршей кафедры не ослабило решимости Николая I усилить присутствие России на православном Востоке. По свидетельству очевидцев, император Николай старался подражать Петру I, в том числе и во внешней политике. Если царь, желая заявить о решимости России энергично участвовать в восточных делах, послал в 1699 г. по Черному морю на первом российском военном корабле «Крепость» своего посла думного дьяка Емельяна Украинцева через Босфор к стенам султанского дворца, да еще с орудийной пальбой, то Николай I предпочел заявить о «восточном векторе» российской политики с помощью монументальной пропаганды. По его указу близ Золотого Рога посланный российским императором в Константинополь архитектор Гаспар Фоссати за семь лет (1837–1845 гг.) возвел величественное здание российской миссии в дипломатическом квартале Пера22, несмотря на препятствия, чинившиеся западноевропейскими послами23.

Смена этапов в восточной политике России можно было заметить не только на Босфоре, но и на берегах Невы. После переезда внешнеполитического ведомства на Дворцовую площадь в 1830 г. по указанию Николая I и под руководством вице-канцлера Нессельроде в МИД развернулась работа по формулированию внешнеполитического курса на православном Востоке. Головным подразделением МИД стал Азиатский департамент24, при котором с 1823 г. действовало Учебное отделение восточных языков. Оно готовило драгоманов, в том числе «для работы в Леванте», которых турецкий историк Тайиб Окич называет «посредниками между Востоком и Западом» (897, с. 9). Выпускники Учебного отделения командировались в Константинополь, где посланник определял их на службу в дипломатической миссии, в генеральном консульстве в Александрии либо в консульствах и вице-консульствах в Леванте (26, л. 7—7об).

Практически в то же самое время в Стамбуле еще до начала Танзимата (1839–1876 гг.) развернулась аналогичная работа по коренному реформированию османского внешнеполитического ведомства.

Его созданию, по словам греческого историка Димитрия Китсикиса, предшествовал период «созревания», начавшийся с 1793 г., когда султан Селим III (1787–1807 гг.) направил в Лондон Юсуфа Агу-эфенди в качестве своего первого постоянного посла, аккредитованного при дворе (861, с. 172; 808, с. 81)25. В 1794 г. при дворе Екатерины Великой в Петербурге находился османский посол Мустафа Расих-паша (879, с. 221). Первый постоянный посол Порты Морали Сейид Али-эфенди (1797–1802 гг.) прибыл в Париж несколько позже – в 1797 г. С конца XVIII века османская дипломатическая служба стала модернизироваться по западному образцу во многом благодаря усилиям османских греков. Этот процесс замедлялся из-за революционных событий во Франции, вторжения армии Наполеона в арабские провинции Османской империи и антиосманского