В один из этих вечеров Штефан Георге позвал господарыню в свои покои. Госпожа Екатерина вошла с высоко поднятой головой.

— Рад видеть тебя, госпожа! Уж прости ты меня, что не пришлось поговорить с тобой раньше, но тяжкое наследие оставил мне супруг твоей милости; заботы многие и трудности испытываю. Садись, прошу, закуси, потому как в крепости вы, насколько мне известно, ели и дохлятину.

Госпожа ничего не ответила и продолжала стоять, глядя куда-то в сторону.

— Держишь обиду на меня за то, что прогнал Лупу с престола. Но ты вспомни, скольких господарей он согнал и даже убил.

Госпожа подошла к окну и застыла, погруженная в свои мысли. Где теперь, в эти грустные минуты, супруг ее? Какие мысли терзают его? Какие страдания?

Штефан Георге обнял ее за талию.

— Сколько нужды ты натерпелась, но прекрасной все же осталась! — жарко зашептал он. — Ах, Екатерина, ты сожгла мое сердце с того мгновения, когда я впервые тебя увидел. Ты свела меня с ума своей красотой.

Госпожа вырвалась из его рук и со сверкающими гневом глазами бросила ему в лицо:

— Бесстыжий пес, как смеешь ты прикасаться к тому, что принадлежит хозяину твоему, из чьих рук ты ел хлеб?

— Хлеб-то я ел, — разом протрезвел логофет, — но не из рук Лупу. Потому как я сам большой боярин и имений у меня множество. И уж если я прижал тебя к груди, то еще не сделал того, что делал муж твой в доме моем!

— Гнусная клевета, поганым языком произнесенная! Как бы тебе иначе оправдаться перед людьми за подлые дела, что тобой свершены.

— Хочу, чтоб ты не забывала, Екатерина, перед кем стоишь сегодня. В моих руках находишься и волен я сделать все, что желаю, — насупился Штефан Георге. — Но не насильно, а по доброму согласию желаю, чтобы все произошло меж нами. Только одно слово скажи — и сегодня же расторгну брак свой с госпожей Сафтой. Я сделаю тебя господарыней страны и положу к твоим ногам несметные богатства.

— Я есть господарыня и останусь ею столько времени, сколько жить будет его милость, которому сохраню верность, как полагается супруге господаря.

— Нога Василе Лупу никогда больше не ступит на эту землю. Турки прислали мне фирман на княжение и господарем провозгласили. Теперь пускай он остережется, дабы не попасть в их руки. Иначе головы ему не снести.

— Пусть каждый о своей голове заботится! Потому как господня кара, рано или поздно, все равно настигнет. Ты же ничего кроме ненависти нашей не получишь!

Штефан Георге поглядел на нее враждебно.

— Дабы не оставаться должным, отплачу тебе той же мерой. Так вот, госпожа, скажи-ка нам, в каких тайниках находятся богатства Лупу? Быть такого не может, чтобы в крепости оставались всего те жалкие две сотни кошельков, что я захватил.

— Все, что было, — и деньги, и одежды, — все я разделила меж отважными защитниками моими за их верную службу.

— Скрываешь, Екатерина! Не хочешь правды открыть! Думаешь, эти богатства опять попадут в руки Лупу? Ошибаешься! Они будут ничьими! И ежели не захочешь рассказать нам по доброй воле, как бы не пришло время испытать тебя огнем.

— Ты не боишься, что придется ответить за все беззакония, что творишь?

— Пока Лупу придет спасать тебя, сгинешь и ты, сгинет и сын твой в темнице. Пошлю палача, чтобы он укоротил ему нос, дабы не искал, как отец его, княжеского престола.

— Пока вырастет мой сын, неужто ты еще будешь жив?

— Я-то буду! Будет ли он? Теперь иди! Ты не посчиталась ни с моими словами, ни с сердцем моим! Не желаю больше видеть тебя!

Госпожа вышла из комнаты, ступая неторопливо и гордо, хотя на душе у нее была темная ночь. Слова и угрозы Штефана — она хорошо понимала, — не пустые. Пошлет он палача, чтоб изуродовал сына.

Всю ночь простояла госпожа перед иконами и молилась со слезами на глазах.

— Дева Мария, — вздыхала она, — и ты была матерью и знаешь, что такое боль, что такое страдание. Защити сына моего от жестокости мучителей, не позволь приключиться этому страшному злу над невинной жертвой.

Так молилась госпожа. А палач уже точил свою бритву. Он вошел утром, огромный и страшный, и обшарил мрачным взглядом комнату.

— У меня господарское приказание — подкоротить у паныча нос.

Госпожа в ужасе схватила Штефаницу на руки и закричала:

— Не отдам!

Мальчик, разбуженный криком, вдруг увидал в руках этого ужасного человека бритву и заплакал.

— Зря ты противишься, — осклабился палач.

Госпожа упала на колени, подняла свои полные слез глаза к этому посланцу смерти и взмолилась:

— Добрый человек, смилостивься! Посмотри на этого ангелочка! В чем вина его, чтобы терпеть такую муку? И у тебя была мать! Бери эти драгоценности! — протянула она диадему и золотые цепи с шеи. Я отдам тебе и брошки, и кольца, и сережки, и эти два кошелька, только пожалей его.

Палач на мгновение задумался, потом сказал:

— Давай все сюда и принеси белый платок!

Госпожа достала из узелка с вещами платок.

— Я чуть порежу тебе палец!

— Режь, сколько нужно, — сказала госпожа и даже не дрогнула, когда бритва рассекла ей указательный палец. Кровь обагрила платок.

— Повяжи ему нос этим платком и пускай так остается, пока вас не отвезут в Бучулешты, потому как там приказано запереть вас.

— Да защити тебя небесная сила, добрый человек! — осенила она палача крестным знамением.

Палач ушел в полном недоумении. За всю свою жизнь ни разу не слыхал таких слов. Он осмотрелся вокруг, словно проснулся от страшного кошмара. С отвращением глянул на свои руки. Сколько жизней отняли они? Сколько голов отсекли, сколько рук и ног отлетело по их вине? Сколько проклятий и брани слышал он? Нет человека, который, встретившись на дороге не обошел бы его, как прокаженного, нет ребенка, который не заплакал бы при виде его. Что это за жизнь? И какая смерть ожидает его?

Палач швырнул бритву далеко