и Пипс покажет мне море и семь окрестных графств.

– Неплохой малый, – заметил Вулли вслед незнакомцу. – Как думаете, кто он такой?

Блэк предположил, что это переодетый епископ, любитель пеших прогулок.

– Хотя священник не стал бы угощать нас куревом, – прибавил он.

Пипс высказал мнение, что это толстосум-капиталист и в Рингленде у подножья холма его наверняка ждет автомобиль.

– А я, – изрек в свою очередь Вулли, – отнес бы его к юристам. Видали, как ловко он загнал нас в угол и обвел вокруг пальца? Где он только откопал такие слова! Не нравится мне его каверзная игра. Вот ты, Пипс, на чем сыграл в ящик?

– На слове «Коронель». Отродясь его не слыхал. Но этот тип сказал, что есть такой город где-то в Южной Америке, не то в Перу, не то в Чили. Обидно. Я уже думал, он попался на мою «Корону»… Ну, ты знаешь, – сигары, их рекламируют в «Панче». Он и Блэка подловил на какой-то несусветной географии. Как хоть оно называется, это место, а, Блэк?

– Галлиполи. Я задумал слово «галлипот»… это такая смола… и тогда он бы закончил слово на «т». Но, если честно, я проиграл дважды, потому что еще раньше закончил слово «галл», просто Вулли это проморгал.

– А меня сгубила Месопотамия, – признался Вулли. – Не повезло так не повезло. Потерять жизнь из-за клочка земли, о котором никогда и не слыхивал, где-то за тридевять земель, чуть ли не за Тибетом… Боюсь, в этой дурацкой игре мы все сели в лужу. Пипс, ты что там затеял?

Стоя на каменной скамье, Пипс старательно выводил какие-то слова огрызком химического карандаша на редких, еще свободных от каракуль пятнах выцветшей штукатурки.

– Я пишу наши имена, – пояснил он, – и названия мест, которые нас прикончили.

ОЛИВЕР ФИЛИПС ФИЛИПС – КОРОНЕЛЬ

АЛЕКСАНДЕР ИРВИНГ БЛЭК – ГАЛЛИПОЛИ

УИЛЬЯМ ФРЕДЕРИК ВУЛЛИ – МЕСОПОТАМИЯ

– Ну и кто тут что поймет, когда прочитает? – прокомментировал Вулли. – Ладно, пошли отсюда, ребята. Дождя, считай, уже нет, а в этой тухлой башне продрогнешь до костей.

Выходя, они на мгновение застыли в арочном проеме. Внизу, в лощинах, над густо-зелеными августовскими лесами еще висела влажная дымка. От скошенной луговины впереди поднимался запах сырой земли – английской земли. Полнеба очистилось и сияло ослепительной лазурью. Только на западе фиолетовые облака напоминали о недавней грозе, и на их фоне развевался белый плюмаж дыма от Валлийского экспресса, пробегавшего меж холмами.

– Глядите, море! – вскричал Пипс. – Ура, старая добрая Англия! Скорей к яичнице с беконом и чайникам с чаем! Если повезет, завтра наловим форели.

Хохоча во все горло, три призрака выскочили из мрачной тени Гандеровой руины на яркий солнечный свет.

Последователь

Перевод Л. Бриловой

«Говорят, что чудес больше не бывает; и есть у нас философы, которые стараются сделать обыденным и естественным все сверхъестественное и не имеющее видимых причин. Вследствие этого мы превращаем ужасные вещи в сущие пустяки, загораживаясь мнимым знанием, тогда как следовало бы покоряться неисповедимому страху».

Затратив на поиски чуть ли не целый час, Лин Стантон обнаружил наконец нужную цитату из «Все хорошо, что хорошо кончается». Он придвинул кресло к камину и набил трубку. Вот бы изобрести сюжет для рассказа – что-нибудь пострашнее да посверхъестественней. Шел только десятый час апрельского утра, однако у Стантона созрело настроение испытать неисповедимый страх. Рассказ сидел внутри его, а может, витал снаружи, в воздухе. Стантон знал, чего ему хочется, но где сам сюжет? Почему он не обретает форму, не выявляется хотя бы как расплывчатый контур – или скорее скелет, который можно будет потом облечь какой вздумается плотью?

Откуда взялось, спрашивал он себя, это, отчасти даже приятное, ощущение бегающих по спине мурашек? Ну да, он провел беспокойную ночь: около двух пробудился от дурного сна и добрый час лежал и разглядывал через незанавешенное окно свет, который горел в старом викариатском доме Уинтон-Парбло, по ту сторону долины, в полумиле. По слухам, там жил каноник Ратбоун, ученый-востоковед, с другом, доктором Курциусом из Германии. Свет горел и горел, и Стантон не мог уснуть. Каноник Ратбоун и доктор Курциус не давали ему уснуть, даром что находились по ту сторону долины, в полумиле.

«Есть у нас философы, которые стараются сделать обыденным и естественным…» – повторил он и замолк. Сюжет начал вырисовываться. Перед глазами возникал его туманный контур. Скелет рассказа.

Спустя полчаса Стантон вынул из стола чистую тетрадь, обозначил на обороте «Последователь» и проставил дату. Потом медленно, но без помарок, стал набрасывать краткое содержание:

«Старый ученый путешествует по монастырям Малой Азии в поисках манускриптов. Ему попадаются на глаза несколько очень необычных палимпсестов. В обычной жизни он кротчайший и честнейший из людей, но тут страсть к коллекционированию берет над ним верх, и с помощью одного из монахов он приобретает документы – способом, который кто угодно назовет сомнительным. Когда ученый собирается обратно в Англию, монах просит взять его с собой, поскольку без его содействия расшифровать манускрипты будет невозможно. Вместе они поселяются в деревенской глуши. Ценой величайших усилий добираются до смысла написанного: оказывается, это не обрывки утраченного священного текста, а нечто существенно иное. Ученый заинтригован и продолжает расшифровку. Монах, которого в округе считают доктором богословия, держится при нем в качестве „последователя и неизменного сопроводителя“».

Стантон довольно потирал руки. Замысел был хорош. Сойдет за основу целой повести, но, наверное, лучше будет ограничиться коротким – три-четыре тысячи слов – рассказом. Концовку он пока не придумал, но это его не беспокоило. Вполне возможно, она сложится сама. Самое главное – создать нужную атмосферу. Мнимое знание и неисповедимый страх.

Зерно замысла заронили каноник Ратбоун, конечно, и доктор Курциус. Не проснись Стантон в два часа ночи и не заметь огонек в старом викариатском доме по ту сторону долины, в полумиле, никакого рассказа бы не было. «Да и Шекспир тоже помог, – сказал про себя Стантон. – Если бы я не отыскал тот пассаж, не возникло бы нужное настроение».

Приступая к ланчу, Лин Стантон ощущал, что утро проведено нехлопотно и в то же время не без пользы. Днем хорошенько покопаюсь в саду, решил он, а между чаем и ужином поработаю над романом. Рассказ пусть созревает. Завтра или послезавтра посмотрю, как идет процесс.

Но тут его безмятежное расположение духа было нарушено: сестра объявила, что к чаю придут миссис Брамли и мисс Ньютон. Жена священника, особа прямая и искренняя, не вызывала у него неприятия. Она вполне гармонировала с Уинтон-Парбло. А вот мисс Ньютон всегда действовала Стантону на нервы. Внештатная журналистка