вознесся Христос. Теперь над камнем остались только часовня и ограда. Место принадлежит мусульманам. Но раз в году, на Вознесение, христианам различных вероисповеданий разрешается служить внутри ограды у своих алтарей.

Поднимаешься на гору и иногда не можешь удержаться, чтобы не оглянуться через плечо на Иерусалим, на гору Мория, на которой стоял храм Соломона, а теперь стоит мечеть Омара, на романтичные стены Сулеймана, на кипарисы Гефсимании. Воздух все чище и чище, все «отвлеченнее» на этой каменной и святой высоте. И вот мы уже в ограде русских владений.

В Елеонском монастыре живут около 150 монахинь. По большей части все это женщины пожилые. Двадцати из них свыше семидесяти. Многие хворают. Жизнь здесь трудная и бедная. Каждая сестра получает от миссии полфунта в месяц, а на такие средства едва-едва можно прожить. Трудно и с водой. Вода собирается в цистерны во время периода дождей и ценится на вес золота. Ее выдают монахиням два раза в неделю по жестянке, так, чтобы могло хватить на весь год, поэтому здесь нет ни огородов, ни единого цветка. Единственное хозяйство — монастырские оливы, 600 деревьев. Плоды собирают и отдают на выжимку в кооператив или посылают в наш монастырь в Айн-Карем, где у монахинь есть свой примитивный пресс. Нас заинтересовало, каков же бывает урожай? Оказывается, в 1929 году собрали, например, целых тридцать две жестянки масла.

В покоях игуменьи, матери Мелании, пестрые половички, старомодная мебель в белых чехлах, фикусы. На стенах странно перемешались портреты архиереев и фотографии британских губернаторов Иерусалима. Царь Давид играет на арфе на черной картине. Белоснежные монастырские своды перекинулись над головой. Игуменья вдова известного русского адмирала и племянница знаменитого математика. С англичанами, вниманием которых особенно пользуется Елеонский монастырь, она находится в отличных отношениях. Есть среди монахинь и две англичанки.

Здесь настоящий русский уголок. В маленьком музее, где собраны различные древности, надписи по-русски, и от этого с особенным чувством смотришь на скромные черепки, светильники и могильные плиты. Музей построен над мозаикой, обнаруженной при какой-то постройке. Она чудесно сохранилась. Работа византийских мастеров. Христианские символы — виноградные лозы, агнцы, птицы и рыбы. На полках надгробные плиты. Большинство надписей по-гречески. На христианских — масличная ветвь, на еврейских — семисвечник. Все это надгробия с могил людей средней руки: какого-то «капподокийца иудейской веры Якова, жены его Ахомии и сына Астерия», какого-то «Зоила, сына Левия и матери его Нонны», христианина Феодора. Кто они были? Торговцы оливковым маслом, владельцы масличных точил, олив, или верблюдов? Или, может быть, сборщики податей, геометры, кадастровые переписчики, содержатели гостиниц?

При монастыре, огромная трапезная для русских паломников, которых давно уже не было под этим кровом. Только на Пасху бывает здесь несколько сот румын, болгар, сербов. В часовне Усекновения главы Иоанна Крестителя — мозаика на полу с изображением все тех же традиционных мотивов, рыб на блюдах и виноградных гроздей, и погребальная надпись какого-то армянского епископа Якова, IX и X века. Наконец, колокольня. Ветер поет в ее широких окнах, когда поднимаешься по винтовой лестнице, срывает, пытается сбросить с огромной высоты. Один за другим опускаются мимо, в колодезь башни, тяжкие колокола со славянской вязью. Каким образом дотащили их сюда! Колокольня гудит. Кажется, вот все рухнет, такое жуткое ощущение высоты, когда посмотришь в очередное окно на крошечные деревья и дома, что остались где-то там, на земле; на верблюдов величиной с блоху, проходящих гуськом по иерихонской дороге. Но вот ограда последнего этажа. Ветер безумствует. Внизу тихо и душно, а тут, как буря. И вот Палестина перед вами, весь Иерусалим, как на ладони, узенькие ленточки дорог, проходящие среди холмов, и кубики арабской деревушки, и песчинками ставшие надгробья Иосафатовой долины, и оливы, и кипарисы, и далеко-далеко, среди лунного пейзажа иудейской долины, голубое Мертвое море...

Тивериада и Капернаум

Это останется в памяти навсегда: солнечный день, бледное небо, галилейские каменные горы, а среди них — далеко внизу, километрах в десяти — вдруг возникшее за поворотом дороги необыкновенно синее Генисаретское озеро — изумительная синева, как на наивных открытках, евангельский покой и мысль, которую трудно переживать без волнения, что вот, пришлось все-таки посмотреть на этот уголок земли, на это озеро, ставшее в Евангелии морем, с его бурями, с его рыбарями и притчами, с его каменными берегами, на которых еще звенит самый тихий и самый внятный на земле голос:

— Блаженны плачущие, ибо они утешатся... Галилейские горы опускаются все ниже и ниже. Раскаленным жаром веет навстречу из тивериадской котловины. Еще бы — двести метров ниже уровня моря, безветрие, камень! А Генисаретское озеро голубеет все голубее. Озеро полно музыки, как поэма. По-еврейски оно называется Кинерет, арфа, ибо шорох его волн напоминает звучание арфы...

А вот, мелькнули внизу и белые домики Тивериады, одного из четырех священных городов Палестины, цитадель хассидов и талмудистов, ученых рабби, синагог, горячих ключей и каббалистических ангелов, чудотворных могил и книги Зогар, что значит — сияние. Ведь здесь был дописан на арамейском языке иерусалимский Талмуд, здесь покоится великий Маймонид, здесь строил Ирод пышные портики из черного базальта, здесь до сих пор еще существуют пейсы, лисьи шапки и библейские бороды.

Ничего не осталось от города, построенного Иродом у подножья Галилейских гор, от его вилл и портиков, отражавшихся в синих водах Генисаретского озера. Город был подобострастно назван в честь императора, которому и в голову не приходило, что именно на берегах этого озера, именно в этих галилейских городишках возникнет среди рыбачьих сетей и корзин с рыбой то странное учение, которое, как божественная лихорадка, потрясет грандиозный организм империи.

Горы спускаются ниже и ниже. Уже можно рассмотреть отдельные дома, пальмы и низенькие арабские минареты. Случайный спутник показывает рукой на горы и говорит:

— Хытин...

Хытин? Да, вспоминаю: 1187 год. Страшное поражение крестоносцев Саладином, который лежит после своих великолепных побед в Дамаске. На голой горе не трудно представить себе под этим солнцем блеск лат и оружия рыцарского строя, огромные знамена в крестах, геральдических львах и леопардах, лилии Франции, лес копий, медленно опустившихся навстречу сарацинской буре, грохот сражения и потом, в далекой Бургундии или где-нибудь в оксфордских замках, плач белокурых женщин, когда парусные корабли довезли до них весть о гибели рыцарей под Хытином, о гибели всех надежд.

Но исторические реминисценции книжным туманом застилают ландшафт, а от него не хочется оторваться, от этих голых лунных гор, среди которых голубеет Генисаретское озеро и раскинулся белый городок. Издали не