и просит сказать то, что ей необходимо услышать.

– Все будет хорошо, – говорит Джошуа и целует ее в макушку.

Молли ему верит.

Скоро шум на чердаке прекратится. Наступит тишина. Милтон умрет, Сабина станет смирной. Медики скорой помощи похвалят Молли за то, как замечательно она ухаживала за Сабиной при таких обстоятельствах, скажут, как повезло Сабине, что рядом с ней оказалась Молли, и Молли поблагодарит их, наведет в доме порядок и подготовит его для новых гостей.

Мир (перевернутый)[71]

Открыв глаза, Блю не увидела ничего такого, что вызвало бы у нее страх.

Она вообще ничего не увидела.

Мрак был кромешным, воздух был спертым, глаза ей резала пыль. Ноздри заполнял запах земли: свежевыкопанная картошка, кроссовки, облепленные жидкой грязью, куртка, намокшая под дождем, а затем забытая, покрывшаяся затхлой плесенью. Пальцы Блю прикоснулись к ткани внутренней обивки чемодана; она оказалась шероховатой, покрытой песком и комочками засохшей грязи.

Запястья у нее по-прежнему были связаны, согнутые в коленях ноги скрючились под телом. Блю лежала на боку, свободного пространства хватало, только чтобы сдвинуться на несколько дюймов вправо и влево, не больше, но она его использовала. Нужно будет постараться разорвать шов чемодана, ударив по нему изнутри. Блю принялась извиваться и брыкаться, чувствуя, как чемодан ездит по полу, однако тюрьма, в которой она оказалась, была упрямой и прочной, и внутрь нее проникало очень мало кислорода.

Как быстро закончится воздух? Блю этого не знала, и неопределенность была так же ужасна, как и уверенность в том, что это обязательно произойдет. У Блю начинала кружиться голова: что это, действие снотворного или последствия удушья? Руки и ноги у нее онемели: они так туго стянуты скотчем или же ее организм бережет кислород для жизненно важных органов?

Блю вытянула руки так, чтобы дотронуться пальцами до крышки чемодана, и, двигаясь дюйм за дюймом, наконец нащупала шов. Она разорвет его ногтями. Она обязательно выберется отсюда.

Страх, петлей сдавивший ей шею, затянулся туже.

В шве не было разрывов, слабых мест, надежды на выход.

Из горла Блю вырвался утробный стон, она широко раскрыла рот, чтобы закричать, но не смогла закричать, не смогла завопить, не почувствовала ничего, кроме ужаса в грудной клетке, такой же тесной, как и внутренность чемодана. Ни света, ни воздуха, ни возможности выбраться. Выбраться отсюда нельзя.

И голос.

«Я здесь, рядом с тобой».

И тут Блю закричала, испустила звериный рев. Она принялась брыкаться, колотить коленями, царапать ногтями внутреннюю обивку.

«Я здесь».

Невозможно.

«Я тебе сейчас покажу».

Нет.

«Сюда!»

Бесполезно – никакого выхода нет.

И тут Блю почувствовала это.

Пол стал мягким, в угольно-черной темноте забрезжил свет.

Она утонула. Ее тело просочилось сквозь мягкое основание, сквозь твердый пол под ним, провалилось в другой мир, в другое время, в другой запертый чемодан. Пространство расширилось, удлинилось, наполнилось драгоценным воздухом, дав свободу движениям. Здесь находился еще кто-то. Пряди длинных волос скользнули Блю по щеке – и даже в непроглядной темноте она разглядела, что волосы эти золотисто-соломенные. Ее ноги нащупали какую-то обувь, и Блю поняла, что это кроссовки – красные кроссовки.

«А вот и я».

Блю нащупала ее – худая, иссохшая рука, тощая, сморщенная нога. Ей захотелось схватить эту руку, заверить девочку в том, что все хорошо, что она вытащит их обеих отсюда, что она обязательно придумает, как разрушить эти стены.

Девочка не откликнулась на прикосновение Блю.

– Где мы находимся? – спросила Блю.

Ответа не последовало.

– Кто засунул тебя сюда? – спросила Блю, снова нащупывая руку. Пол был мягкий: одеяла, подушки, круглые глаза плюшевой игрушки. Отыскав руку, Блю задержала ее в своей; пальцы холодные и ломкие, мертвые, и теперь Блю смогла увидеть все.

Она сжала руку Джесс, но та ей не ответила. Блю ощутила исходящий от нее холод, ту же самую пустую ледяную стужу, которую она чувствовала, когда пыталась обнять Арлу.

Где-то вдалеке слышались крики мистера и миссис Парк, слышался топот и плеск ног по воде, удары кулаком по столу, и Блю не могла сказать, происходит это на самом деле или только кажется ей, является все это частью прошлого Джессики или частью ее, Блю, настоящего. Она не знала, где находится.

Мрак оставался кромешным, но образы в сознании Блю были четкие и яркие.

* * *

На кровати в белоснежной комнате лежит девочка с длинными прямыми волосами, выкрашенными в темно-русый цвет. Вот уже два года ее запирают на ночь в этой комнате, а утром выпускают, чтобы она проводила время вместе со взрослыми. Ее кормят пирожными, свежим хлебом, шоколадными батончиками, фруктовыми пудингами и пряниками, и ее худое от природы тело становится округлым, как у откормленного гуся. Девочку зовут Джессика, но они называют ее Элеонорой. Их зовут Молли и Джошуа, но она называет их мамой и папой. Они ее целуют и тискают в объятиях. Она скучает по своему брату.

Горячий пот покрывает ее лоб. У нее болит желудок, кожа на животе темно-красная, в пятнах. Девочка дрожит от лихорадки. От карпола нет никакого толка; антибиотики, купленные женщиной в интернете, не помогают. Девочке говорят, что она поправится. Говорят, что она обязательно должна поправиться.

Ей становится только хуже.

Супружеская пара разговаривает вполголоса, но Джессика все слышит. Молли и Джошуа говорят, что вызывать врача опасно; впускать постороннего в дом – это большой риск. Женщина – медсестра; она сама может ухаживать за девочкой. Мужчина высокий, сильный, у него много денег, однако сила не вылечит девочку, как не вылечат ее и деньги.

Это аппендицит – по крайней мере, так перешептываются между собой взрослые. Можно как-нибудь его вылечить, не обращаясь в больницу? Чем помочь девочке?

Женщине приходит в голову мысль. В конце концов, она ведь медсестра, хорошая медсестра. Она удалит воспалившийся аппендикс. Она усыпит девочку сильным снотворным, уложит ее на стол, разрежет ей живот и удалит воспалившийся отросток. Джесс не должна ничего бояться. Мама о ней позаботится. Она ее вылечит, будет за ней ухаживать, и они снова заживут счастливо.

Джесс не знает, когда наступит утро; ее мозг перестал вести счет времени, полностью поглощенный болью. Мысль о том, что ей разрежут живот, ее не пугает; смысл слов до нее не доходит.

Женщина собирается вымыть кухню, продезинфицировать все поверхности, все тряпки, все лезвия.

– Замечательный план, – говорит мужчина, однако взгляд у него остекленевший. Он обнимает свою жену, целует ее в макушку, берет в руки ее лицо и повторяет: – Замечательный план.

Женщина моет кухню.

Мужчина говорит, что почитает девочке, успокоит ее, отвлечет ее мысли от боли, однако отвлечь ее мысли от боли невозможно. Мужчина это понимает. Девочка не поправится, и это он также понимает. Если женщина начнет строить из себя хирурга, девочка умрет на операционном столе, и женщина будет винить себя в ее смерти.

Мужчина читает