Шрифт:
Закладка:
— Американцу секреты наши не интересны, полагаю. Это весьма закрытая и весьма самолюбивая нация. Забрать себе какое-то изобретение, научное открытие — заберут, буде представится возможность. Были б вы, к примеру, Сикорским. Что-то совершенно новое для себя американец захочет выяснить. Наш случай иной. Они рассматривают ложу «Ясные звёзды», которой мы — прямые наследники, как производную от собственной. Поэтому все наши секреты для вашего нового знакомца должны быть глубоко вторичны. В то же время великий секрет истинных вольных каменщиков вы ненароком можете разгласить… Вы, то есть мы с вами, уже приступили к делу… Самым страшным образом разгласили: публично, в прессе!
— Бог с вами! Ничего по-настоящему тайного я… мы не предали огласке!
— Мы, коли на то пошло, во-первых, назвали их подлинное имя: истинные вольные каменщики. Кто же мог знать, что материнская ложа существует по сей день, здравствует и весьма пристально наблюдает жизнь в Советской стране. А они — будьте-нате! — вообще тут и читают наши газеты! — Орденоносец с досадой стукнул кулаком по столу, но символически, не со всей силы. — Во-вторых, назвав имя, мы сообщили миру самый главный секрет истинных каменщиков — что они действительно строят!
Архивист, подавленный и сбитый с толку, только и вымолвил:
— Что ж за дело? Строят…
— Родион Михайлович, от которого, как вам известно, я принял ложу, говаривал… Помните ли?.. «Все масоны бездельники, болтают языками, да и не только»… Грубоват был Родион Михайлович… «А мы одни, — говорил, — заняты настоящим делом. Строить все должны, а строим ты да я, да мы с тобой».
— Ироничный был человек, царствие небесное, — вздохнул архивист. — А вы-то не шутите сейчас?
— Никоим образом… Не то, как. Не то, зачем. А сам факт: строим.
— Казнить из одного лишь опасения в разглашении. Или… не знаю… из одной лишь мести за разглашение пустого секрета? Без суда чести, без соблюдения ритуала? Разве он не масон?
— Имеете в виду идеалы гуманизма, которым все мы присягали, великую ценность человеческой жизни? — переспросил мастер ложи со странной усмешкой.
Архивист кивнул.
Мастер провёл ладонью по ордену. Он, конечно, не был так спокоен, как хотел казаться.
— Дело куда хуже, чем вам представляется… Кто мог ожидать, что здесь у нас разгуливает американец из братства истинных вольных каменщиков?! — повторил он с прежней мучительной досадой. — Дело хуже, поскольку из того простого факта, что они по-настоящему строят, следует прямой вывод: строят с особенными целями и особенным образом. А тут вы ещё представились носителем тайн!
Он быстро глянул на архивиста и продолжал, сделав упор на слове «его»:
— На его месте, я бы задумался, что с вами теперь делать. Мы с вами решились на огласку только потому, что нашей организации не существует, как вы верно заметили. — Орденоносец усмехнулся. — Вы — последний из могикан.
Архивист сильно вздрогнул.
— Я?! Я один? А вы? А Ланской и его группа?
— О вас известно всей стране и зарубежным братьям, — напомнил мастер ложи неожиданно жёстко. — Больше никого нет. Не существует.
Архивист со страхом вглядывался в лицо собеседника. Было очевидно, что он пытался прочесть там свою участь.
Большой начальник досадливо отвёл глаза. Досада прозвучала и в тихом голосе:
— Опять прикидываете, кто из двоих способен «устранить» вас?
— Вы порядком напугали меня американцем.
— Американец — полдела. Ну, откровенно!
— Вы — единственный близкий мне человек!
— От этого вам ещё страшнее, — тихо добавил собеседник ему в тон. — Верно?
Архивист честно промолчал.
— Если я скажу и даже поклянусь, что не трону вас, вы поверите? Вам легче станет? — сухо спросил человек с орденом Красного Знамени.
Архивист сжал губы. Ему так хотелось воскликнуть: «Да! Я поверил бы!» Но это ещё сильнее обидит собеседника.
— То-то и опасно, — заметил орденоносец. — Если я способен предать наши идеалы и без суда и следствия принести в жертву жизнь человека, своего брата, то чего стоили бы мои клятвы?
Расстроенный архивист опустил глаза.
— Сам не знаю, из-за чего так всполошился. Привык за последние годы к тихой жизни, и вот…
— Тихая жизнь, в которой взвешиваешь каждое слово и гадаешь о каждом, свой ли, чужой, — невесело усмехнулся собеседник. — Выматывает…
Архивист не разобрал, последнее слово произнесено с вопросительной интонацией или просто раздумчиво. Но подмечено было точно. Архивист не мог не ответить откровенно:
— Казалось, последние десять лет прошли в беспросветном мраке. Смерть не раз представлялась освобождением. Голод, нищета, лишения — полбеды. Разрушение. Это страшное разрушение всего… А теперь жаль жизни. Всё-таки интересно жить. Возьмите хотя бы мой архив. Сколько загадок и тайн он скрывает! К кое-каким удалось подобраться. Начал статью по истории Посольского приказа. Деятельность куда обширнее была, сложнее, чем принято считать…
Он махнул рукой, оборвал себя. Но его гость, облечённый как тайной, так и явной властью, молчал, и архивист решился заговорить снова:
— Разрушение сменилось новым созиданием, вам не кажется? До революции мы хранили созданное предшественниками. Латали, восстанавливали утраченное. Мы не создали чего-то принципиально нового. А нынешние… А нынче… Начали строить. Как бы хорошо! Хотя рядом побыть — когда строят… Легче от мысли, что вы с ними.
Наконец, он отважился спросить:
— Как вы решаете, кому довериться?
Напрягся в ожидании ответа. Хоть что-то понять бы про мастера, с которым знаком уже более четверти века!
— Господь с вами! Я забыл, когда последний раз позволял себе подобную роскошь. Есть люди, которым я доверяю. Верю. Вы — первый, старейший из них. Глупо было бы сомневаться в вашей искренности и порядочности. Но также опрометчиво было бы довериться. Всякое случается, и человек не всегда властен над собой.
Архивист печально кивнул.
— Мой ответ вам: я никому не доверяюсь полностью. Только в виде взвешенного риска по мере необходимости. Долгие годы живу с оглядкой.
Соратник сочувственно промолчал, и мастер ложи немного приоткрылся:
— Как знать. На смену энтузиастам — энтузиасты не обязательно наивны, но всегда доверчивы, замечали? — на смену таким приходят очень внимательные люди. Нельзя прогнозировать, сколько я продержусь. Вы правы: прощаться с жизнью и горько, и страшно, но я для профилактики делаю это каждый день, чтоб не застало врасплох.
Признание мастера тронуло архивиста. Подумалось, что и этот крепкий орешек, возможно, нуждается в поддержке. Архивист сказал:
— В последнее десятилетие я часто мечтал об избавлении. В такие часы, дни чувствовал себя уже наполовину мёртвым. Вот и притянул — заметьте: не стоит слишком часто прощаться с жизнью!.. Поначалу эта
