Шрифт:
Закладка:
Теперь бы вычислить поскорее нежданного гостя, посетившего архив. Неспокойно на душе у чекиста-орденоносца.
Неспокойно и за старого товарища.
Товарищ, бывший дворянин и землевладелец, а ныне честный совслужащий, директор архива, сбит с толку, запутался в новой действительности, изнурён годами конспиративной жизни. Чистейшей души человек, наивный, как все чистые душой люди. Таким конспирация тяжела, как крест. Надо бы отпустить его, помочь уйти от дел, выхлопотать пенсию получше. Но пока невозможно. Созыв членов ложи начат. Связь с соратниками, после революции намеренно растворившимися на российских просторах, а затем и растерявшимися волей случая в бурях послереволюционных лет, пока может быть осуществлена только через директора архива, ведь он упомянут в публикации.
«Прости, друг мой, — мысленно обратился человек с советским орденом Красного Знамени на груди к архивисту, — пока не могу отпустить тебя со службы. Немного потерпи. Может быть, кто-то из наших ещё объявится»… Его фигура в военной форме отделилась от двери и слилась с непроглядной темнотой старинного московского двора.
Глава 10
«Это наш мир!»
Самое первое, что привлекло внимание Николая, — это сходство между литературным героем, мастером ложи «Ясные звёзды», и реальным человеком, с которым познакомился в санатории в прошлом году. Старый большевик Константин Платонович Платонов тут как на ладони! Эта его офицерская осанка, манера говорить, манера потирать скулу. Неужели Саша был знаком с этим человеком? В принципе, ничего удивительного: с кем только не сводит журналистская судьба! Впрочем, и простого совпадения нельзя исключать.
Ещё Николай заметил, что тон отрывка, с которым он сейчас ознакомился, сильно отличался от настроения всех прочитанных им прежде глав романа. Или почудилось? Десять лет прошло. Бродов не поленился и перечёл те страницы, где мастер ложи уже в середине двадцатых рассуждает о советском строительстве. Не почудилось. Совсем другие интонации: описывая мысли и чувства своего героя над фундаментом будущего здания «Известий ВЦИК», автор полон энтузиазма, спокойной уверенности в грядущих свершениях… Что-то случилось. Что-то произошло, и Саша написал диалог архивиста с мастером ложи под свежим впечатлением от происшествия. Нечто сильно встревожило его.
Сашу, увы, не воскресить, но не настала ли пора всерьёз разобраться, что вымысел, а что правда в истории, которую он не успел окончить? Хотя бы попытаться. Это вполне может принести пользу. За вымыслами Кенича стояли архивные документы. Материалы по масонскому мистицизму — русскому и зарубежному — для специалистов подразделения Бродова собирают, реферируют. Изыскания журналиста Кенича — вполне в русле.
Подравнивая тонкую стопочку листов, чтобы снова сложить их в конверт, Николай заметил, что оборотная сторона одной машинописной страницы была также вся заполнена текстом, отпечатанным на машинке, но размашисто перечёркнутым. Для архивиста не существует перечёркиваний, и Николай прочёл:
«— Где вы живёте в Москве? — спросил меня худощавый мужчина в форме.
Фуражка с синим верхом и краповой тульей — ни с чем не спутаешь! Гордо светится на фуражке наша красная звезда. Десять лет уже живём мы под красным знаменем, под красной этой, сияющей чистым светом звездой, а всё не привыкну. Вижу её — маленькую, яркую — на военной фуражке, на груди орденоносца — и сердце подлетает к горлу от восхищения и гордости. Не знаю на свете образа прекраснее!
На груди моего собеседника, на защитном сукне — орден Красного Знамени. Волосы тронуты, что называется, благородной сединой, а вся фигура — будто натянутая струна, будто тетива, готовая в любой момент упруго ударить, стремительно послав стрелу в цель.
— У Никитских ворот, — сказал я, невольно подобравшись под строгим взглядом стальных глаз его.
— Точнее! — властно потребовал собеседник.
И совершенно было ясно мне, что этот человек имеет право требовать от меня, от представителя молодого поколения, чёткого ответа на любой поставленный им вопрос. Что право это завоёвано коммунистом-орденоносцем в боях за молодую Республику Советов, выстрадано в царских застенках, отчеканено годами подпольной борьбы.
— В Мерзляковском переулке, — сказал я.
Чекист неожиданно улыбнулся. В серых глазах его сквозили теперь ирония и озорство.
— Мы с вами оба, стало быть, с опричной стороны.
Я смутился и не знал, что сказать.
— Как же вы не знаете? — спросил мой собеседник с укором. — От Никитской до Пречистенки — опричная сторона, а к Тверской — земщина.
Я вспомнил школьные уроки истории: царь Иван Грозный разделил всю Москву, а с нею и всю Россию, на два лагеря — опричнину и земщину. Две системы жизни, две системы ценностей и смыслов.
— Нас, чекистов, часто равняют с опричниками, — добавил мой орденоносный собеседник. — С особой опричниной, если точнее придерживаться исторических параллелей. Невозможно, чтоб вы не слыхали. Делаете вид из вежливости, а зря!
Мне неловко стало — за тех, кто равняет, — кто так говорит, и кто молча думает так же, и я не нашёлся с ответом.
— Считают, что мы призваны разрушить всё устоявшееся, пустить на слом добрую старину, камня на камне не оставить от прежнего колосса — Российской империи. Между тем я обратился в печать с предложением мирным. — Мой собеседник задумчиво провёл длинными жилистыми пальцами по скуле. — Время разбрасывать камни — и время собирать. То, что необходимо требовало слома, мы уж разрушили до основания. Наследие прошлого может сослужить нам и добрую службу, стоит лишь…»
Текст обрывался в этом месте. Похоже на черновой вариант начала статьи или очерка. Николай внимательно осмотрел все листки, доставшиеся ему от Кенича, но у остальных обороты были чистые. Продолжения так и не нашлось. Видно, один использованный лист случайно попался, и Саша, когда заметил, поленился перепечатать на свежий.
Николай внимательно перечёл короткий отрывок. Не ошибся ли? Верно ли разобрал слова? Правильно ли понял смысл фраз? Всё правильно, ошибки нет. Платонов собственной персоной — теперь не осталось сомнений. Бывают же такие совпадения! В те поры, когда Кенич повстречал Платонова, Константин Платонович ещё не вышел в отставку, а служил вовсю и явился на встречу с журналистом прямо в форме. Уже десять лет назад старый чекист шутил про опричнину. Надо же! А Николай-то счёл шутку свежей и весьма ко времени пришедшейся. Только очень опасной.
Почему Саша не упомянул имени и тогдашнего звания своего собеседника? Текст явно предназначался для публикации. Отчего-то Саша посчитал имя и звание несущественными деталями или проявил тем
