несколько месяцев службы в НКВД. Обрывки разговоров в коридорах, столовых, на собраниях, взгляды, недомолвки начальства, общая тревожность. Плюс к тому: содержание повседневной работы лаборатории, архив которой Бродов разобрал. Он догадался о единственной причине, по которой люди могли в сжатые сроки подписывать страшные обвинения в собственный адрес — и это после десяти — двадцати лет безупречной службы, соглашались, что являются троцкистами, а также японскими, английскими, немецкими шпионами. Может, Николай был последним в стране, помимо пионеров, кто догадался. Может, он просто очень не хотел признать очевидное?

Догадка обескураживала. Бродов опять задал себе недоумённый вопрос: «Разве мы живём не в Советской стране, не среди своих?» И ещё вот что вызывало тяжёлое беспокойство: пределов собственной терпеливости никто не знает, а кривая жизни весьма извилиста…

После одного такого киножурнала Николай смотреть кино не смог. Ушёл из зала. Не он один. Другие тоже выходили, но по своим причинам.

Тут, как успел приметить, редко крутили ленты про борьбу с преступностью, про шпионов да диверсантов. Это — всё равно что военных пичкать художественными фильмами про маневры: во-первых, подмечаешь все ошибки сценариста и режиссёра, во-вторых, думаешь о работе, вместо отдыха и развлечения. Ежели комедия, то ладно, а серьёзный фильм должен быть снят с большим знанием дела, чтобы понравился профессионалу. Потому в санатории для чекистов фильмы об их службе были не в почёте.

На сей раз, однако, привезли фильм «Граница на замке». Совсем свежее кино. Сюжет наивной ленты состоял из одной непрерывной погони и смотрелся легко. Впрочем, Николай особо не вникал: тяжёлые мысли не отпускали. А сосед ворочался на стуле, отдувался, кряхтел, шептал с досадой: «Да кто ж так?.. Ну что это?.. Ерунда!» Видно, пограничная служба — его кровное дело. В конце концов резко двинул стулом и вышел вон. Следом ещё кто-то из задних рядов тихонько покинул зал.

Так что Бродов не выглядел белой вороной, когда в свой черёд поднялся с места и скользнул к двери. Ушёл к дальней балюстраде — смотреть на вечернее море.

Темно, безлунно, звёзды за облаками, холодный ветер, горизонта не видно: море слилось с небом. Только фонарь светит между облетевшим деревом и вечнозелёным кипарисом. Дерево качается, мечутся тени ветвей. На душе кошки скребут. Потому что Ревенко, генштабист и товарищ по академии, которого сегодня назвали в киножурнале и даже показали фото, не мог шпионить в пользу Японии. Или Николай совсем не разбирается в людях, слеп, как новорождённый котёнок, — или Ревенко — честный, добрый, порядочный человек, скромный, преданный делу служака. А рытьё какого-то там тоннеля?! Если посмотреть правде в глаза: бредовая выдумка. Кто только пишет всю эту чушь? Зачем? Главное — зачем?!

Только вот беда: Николай знал теперь ответ на вопрос «зачем?». Из трудов лаборатории Барченко знал. Есть убойный приём воздействия на сознание — замешательством. Нужно быстро-быстро нести полную ахинею — так, чтобы человек лишь изредка ухватывал в ней проблески смысла. Говорить нужно энергично, с напором, с угрозой даже. Тогда жертва впадает в ступорозное состояние, перестаёт себя контролировать. Можешь задавать любые вопросы — выболтает всю подноготную, можешь приказывать, что угодно — выполнит.

Разве ж это наш путь?!

Снова, в который раз, подумалось словами старшего брата: «Вся эта телега едет куда-то не туда…»

Сбоку послышались знакомые шаги.

— Что, Николай Иванович, прихватили кого-то из ваших знакомых?

Бродов вздрогнул. Впервые подумал нелестно о соседе по столу: «Чёрт бы тебя взял!» Ну и проницательность у старикана!

— В каком смысле?

— Нет? Это я так, показалось. Простите!

Николай промолчал. Хорошо, что в старике неумеренная проницательность уравновешена деликатностью.

— Это скоро пройдёт. Болезнь роста, — вдруг сказал Константин Платонович.

Николай молча смотрел на него, ожидая продолжения. Старый чекист стоял против света, за его спиной маячил фонарь, лица не разглядеть.

— Знаете, как подростки бывают жестоки к тем, кто выбивается из их стаи?

— Выбивается?

— Невольно. Скажет не то, наденет, книжку, кино не похвалит, что понравились остальным. Могут и поколотить за такое. Могут выгнать из компании. Им надо сбить стаю, сплотиться вокруг чего-то такого, что они всем скопом станут считать правильным и прекрасным. Ну вот… — Собеседник задумчиво потёр скулу, как будто проверял, хорошо ли побрился. Водилась за Константином Платоновичем такая привычка. — Пройдёт всего год-другой, наступит юность. А юный человек любит всех без разбору, всякому рад.

Николаю не хотелось показать, что он понял смысл сравнений, сделанных собеседником. А ещё менее того хотелось разыгрывать комедию с непониманием. Он отвернулся от Константина Платоновича и, опершись о балюстраду, уставился в темноту ночного ноябрьского моря. Страна по всем канонам уже не подросток: только что торжественно справили двадцать лет Октября. Даже юность уже позади. И всё же ему необъяснимо полегчало от слов старого большевика.

«Это скоро пройдёт»… Уцелел в чистках, крепок, бодр и чувствует себя как будто вполне уверенно. Как будто защищён некой могучей силой. Возможно, он знает, о чём говорит.

Собеседник не стал нажимать на опасную тему, перевёл разговор. Как-то вырулили на изучение и охрану памятников старины, вспомнили дореволюционное начинание Готье-Дюфайе — фотографическое запечатление уходящей натуры — улиц и зданий старой Москвы. Сделали вывод: нынешним учёным есть что перенять у исследователей начала века. Но необходимо, конечно, руководствоваться современной идеологией, опираться на марксистско-ленинские принципы научного познания.

* * *

— Товарищ Бродов, подготовьте ваши предложения по организации дальнейшей работы лаборатории. Срочное задание вышестоящего руководства. Завтра к часу дня должно быть готово.

Вечер. Первый день, как Николай вернулся из отпуска.

Что начальник Отдела лабораторий имеет в виду под «вышестоящим руководством»? Над ним — только нарком. Так бы и сказал: мол, задание наркома. Странно.

Старший майор счёл нужным добавить:

— Важно, чтобы вы были готовы сделать устное сообщение.

Намечается совещание? Какая тема? Удобно выполнять поручение, когда знаешь контекст.

— Справитесь?

Как будто есть выбор! И не с таким справлялись.

— Товарищ старший майор, разрешите! Чтобы подготовить предложения, мне необходимо получить информацию о работе лаборатории от её сотрудников.

— В вашем распоряжении были все документы лаборатории. Чего вам не хватает? — недовольно буркнул собеседник.

— Документы не дают всей полноты картины.

— Вы же сделали хорошую, обстоятельную аналитическую справку. Я спрашивал вас, все ли документы на месте. Что вы ответили?

Начальник озабоченно хмурился, но Бродов решил гнуть своё.

— Ответил, что не усматриваю признаков утраты какой-либо документации. Сейчас придерживаюсь прежнего мнения. Но справка представляет собой обзор архива, а не деятельности лаборатории.

Начальник отдела покраснел с досады.

— Товарищ Бродов! Повторяю! Завтра к часу дня ваши предложения должны