– Я… – Не знаю, что говорит выражение его лица. Его глаза широко открыты. – Не знаю, как я это сделала. Я никогда…

– Это было… невероятно.

И тогда я оказываюсь в руках Дакари, я кружусь, и мой мир расплывается. Ни один мальчик никогда не смотрел на меня так, как он сейчас. Он снова ставит меня на ноги и прижимается своим лбом к моему. Сердце бьется еще быстрее, когда он проводит большим пальцем по моему подбородку и наклоняется еще ближе.

– Я хочу кое-что тебе показать, – говорит он, едва заметно улыбаясь. – Завтра.

– Завтра? – На мгновение чувство блаженства сменяет искреннее любопытство. – Но завтра Связывание…

Его руки обвивают мою талию, притягивают ближе.

– Оно того стоит. Обещаю, Певчая птичка.

Певчая птичка. Вот как Дакари называет меня – в честь того, что я люблю петь. Он придумал это имя специально для меня. Мне нравится, как оно звучит в его устах. Мне нравится, что это что-то личное, только для нас двоих.

– Ну ладно. – Я киваю. – Завтра.

Глаза Дакари пляшут.

– Встретимся на краю джунглей после полуночи?

– Ага, хорошо.

Я произношу эти слова будто клятву – в каком-то смысле они ею и являются. Уголки рта Дакари растягиваются в улыбке, и наши губы легко соприкасаются. Это мимолетный жест, такой быстрый, что я едва успеваю понять, что произошло. Но мою кожу все равно заливает жар, и мне все равно хочется, чтобы он сделал это снова.

– Все будет отлично, Певчая птичка, – шепчет Дакари. – Обещаю.

Я улыбаюсь ему в ответ.

Я доверяю Дакари. Думаю, я люблю его. Мы знакомы совсем немного, но мне кажется, что мы знали друг друга всегда. Ради него я готова на все.

Я готова за него умереть.

Глава 28. Сын шести

Экон смотрел на извивающиеся тела шести черных мамб, спутанных в корзине. Все змеи выжидающе смотрели на него.

Он резко двинулся вперед и выхватил листок из корзины так быстро, что даже не успел ничего почувствовать. Они зашипели, но не ужалили его.

Разжав мокрую от пота ладонь, он протянул обрывок пергамента отцу Олуфеми, не глядя на него. В этом не было необходимости, ведь он уже знал, что там написано. Старик посмотрел на листок, а затем кивнул:

– Отлично сработано.

Они были одни в помещении – там же, где когда-то он стоял вместе с другими претендентами. Тишина была пугающей, но Экон об этом не думал. На мгновение он встретился взглядом с отцом Олуфеми, а потом тот опустил глаза.

– Склонись.

Экон подчинился, не обращая внимания на холод, исходящий от каменного пола. Он опустился на одно колено и склонил голову. Кажется, прошла вечность, прежде чем Кухани снова заговорил:

– Экон Асафа Окоджо, сын Асафы Летабо Окоджо и Айеши Ндиди Окоджо.

Экон поднял взгляд и увидел, что отец Олуфеми неотрывно смотрит на него.

– Ты совершил воистину мужественный поступок и проявил при этом верность своему делу, целеустремленность и верность, далеко превосходящие то, что можно ожидать от юноши твоих лет, – прошептал он. – Ты воздал честь своему народу, своей семье и своим богам.

Экон снова склонил голову. Он по-прежнему помнил, как отец Олуфеми смотрел на него тогда, в Ночном зоопарке, и провозглашал, что Экон никогда не станет воином-йаба. Многое изменилось.

– Претендент Окоджо.

Слова отца Олуфеми заставили Экона вернуться в настоящее. Святитель положил руку ему на плечо:

– Клянешься ли ты исполнять заветы, которым должны следовать воины нашего народа?

Экон кивнул:

– Клянусь.

– Клянешься ли ты до конца своих дней следовать пути честности, смелости и верности своему долгу?

– Клянусь. – В памяти всплыло лицо девушки, и внутри что-то сжалось.

– Посмотри на меня, претендент Окоджо.

Экон медленно поднял глаза, встретившись взглядом с отцом Олуфеми. Он ощутил слабый укол внутри, когда подумал о том, как сильно эти суровые глаза отличаются от глаз брата Уго.

– Клянешься всегда подчиняться Шести и тем, через кого они говорят, без колебаний?

Экон снова сглотнул, а затем ответил, молясь, чтобы его голос прозвучал достаточно громко:

– Да, отец. Клянусь.

– Тогда, во имя Шести истинных богов, я посвящаю тебя. Пальцы Экона снова забарабанили по ноге.

Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три.

– Теперь ты посвященный воин, мужчина народа йабахари, – провозгласил отец Олуфеми. – Встань, воин.

Экон встал. Он подождал, пока к нему придет осознание произошедшего. Он знал, что в этот момент должен что-то почувствовать. Он мечтал о том, чтобы стать воином-йаба, с детства, уже больше десяти лет. В этот момент он должен был ощутить, как его пронизывает сила – та же, которую он почувствовал в ту ночь, когда впервые попытался пройти ритуал перехода. Он должен был испытывать ужас, восторг, а может, и то и другое. Но вместо этого он чувствовал себя так, будто попил из колодца застоявшейся воды.

Отец Олуфеми подошел к двери. В комнату сразу же ринулись воины. Сыны Шести должны были тщательно следить за своим поведением, находясь в храме Лкоссы, но сейчас они отбросили эти правила. Воины одобрительно кричали, топали ногами, торжествующе стучали древками копий о гладкий каменный пол. Кто-то хлопнул Экона по спине, а еще одна рука сунула ему в ладони что-то мягкое. Опустив глаза, Экон увидел, что это небесно-голубой кафтан, расшитый золотом и сложенный в аккуратный квадрат. Одного прикосновения было достаточно, чтобы ощутить, как тонко выделана ткань, – несомненно, этим занимались лучшие городские портные. Для Сынов Шести ничего не жалели. Теперь все было по-настоящему.

– Ну, ты собираешься его надеть?

Экон окинул взглядом остальных воинов и нашел Камау. За всю жизнь он никогда не видел брата таким гордым. Камау не просто улыбался – он сиял, словно сам излучал свет. От него исходило тепло, которое Экон буквально ощущал. «Он гордится тобой, – чуть позже осознал Экон. – Ты наконец дал ему повод тобой гордиться». Это озарение должно было наполнить Экона счастьем. Он ждал этого ощущения – облегчения или радости. Но ни того ни другого не было.

– Знаешь, – в глазах Камау сверкнуло веселье, – если не хочешь его носить, так я сам надену…

– Воин Окоджо, облачитесь в одежды, соответствующие вашему новому статусу, – произнес отец Олуфеми, кивнув на Экона. – Когда будете готовы, направляйтесь в молитвенный зал.

Экон кивнул, благодарный за то, что у него появился повод уйти. Он шумно выдохнул, как только вышел из комнаты и нашел небольшое помещение, где мог переодеться. Он всегда восхищался тем, как небесно-голубой наряд воина смотрится на Камау – а тем более на