Обойдя парочку десятой дорогой, ныряю между стеллажами и по узкому коридорчику добираюсь до своего укромного местечка рядом с маленьким оконцем и столом. Найти здесь меня может только Ашес, но сегодня и его здесь нет. Дайте угадаю, куда же он мог запропаститься?

— Да чтоб тебе провалиться! - ругаюсь себе под нос, имея ввиду, конечно же, не моего ненаглядного принца, а всю эту историю, которая свалилась на меня так же внезапно, как и все другие дурные новости.

Когда я в прошлый раз получала такие же ошеломительные известия, это кончилось для меня рабским клеймом. Не хочу даже пытаться угадать, чем обернется эта.

Я останавливаюсь в паре шагов от стола, потому что замечаю то, чего здесь быть точно не должно. И нет, я не о красивом светильнике вместо моей любимой треснувшей миски с оплывшими свечами, и даже не о писчих серебряных принадлежностях вместо охапки потрепанных перьев и старой чернильницы.

И, представьте себе, даже не о красивом стуле с пурпурной бархатной обивкой и благородной позолотой на подлокотниках.

Я о молодом мужчине, который там сидит и настолько увлеченно выводит что-то на пергаменте, что даже не замечает моего появления.

У него короткие светлые волосы - вопреки нынешней моде отращивать длинную гриву. Помню, как безуспешно Рэн пытался добиться того же, но его жесткие от природы волосы, отрастая, превращались в подобие соломенной крыши, и он каждый раз с психами их отрезал. Все пытался вытрясти из меня рецепт какого-то эликсира, который бы сделал их мягче и податливее, но однажды я из вредности подмешала в него пару капель перцовой настойки - и после этого Рэн больше никогда не приставал ко мне с подобными глупостями.

У франта, который без разрешения занял мой стол, определенно нет проблем с тем, чтобы гнаться за модой, потому что каждая деталь в его одежде и внешнем виде как будто идет наперекор нынешним веяниям: он одет в простую черную рубашку, на спинке стула висит так же ничем не примечательная кожаная куртка. На ногах - потертые кожаные штаны, единственным украшением которых служит широкий ремень с массивной бляхой из черненого серебра. И все. Даже колец на пальцах нет, хотя носить хотя бы один фамильный перстень - это даже не мода, а скорее необходимость.

Я покашливаю, чтобы привлечь его внимание, но он, кажется, даже не думает в мою сторону. Приходится подойти ближе и повторить попытку.

— Не стоит - я и в первый раз прекрасно слышал, - тихо, как будто разговаривает с пугливой лошадью, говорит он, все так же ни на мгновение не отрываясь от своего занятия.

Интересно, что такого он там пишет?

— Это письмо отцу, - как будто читая мои мысли, говорит франт и, сделав последний штрих, наконец, откладывает писчие принадлежности и пергамент.

Поворачивается в мою сторону, опираясь на подлокотник.

Я невольно отшатываюсь, потому что у него абсолютно холодные, почти прозрачно-льдистые глаза, обрамленные такими же бесцветными, но длинными и густыми ресницами. И брови цвета серебра, и все это - на белоснежной коже, лишенной хоть какого-то намека на изъян. Только сила воли не дает мне пытаться прикрыть ладонью собственное обезображенное клеймом и шрамом лицо. Даже из вредности и вопреки всему, нарочно становлюсь так, чтобы свет лампы «подчеркивал все мои прелести». Хочется увидеть, как этот красавчик будет корчиться от отвращения так же, как и остальные.

Но он лишь слегка наклоняется вперед, позволяет себе толику любопытства.

— Значит, ты и есть Йоэль эрд’Кемарри, - произносит слегка растянуто, почти небрежно.

— Я - Йоэль Безымянная, рабыня нашего справедливого Императора Ниберу, кто такая та, другая, мне неизвестно. - Широко улыбаюсь, как будто в самом деле довольна таким положением дел. Всегда нужно держать ухо востро, особенно с неизвестными франтами, которые берутся из ниоткуда и нагло занимают облюбованный тобой угол.

— Я слышал о тебе… некоторые вещи, - кивает он. - Некоторые из них весьма презабавные.

— Это мое место, - не обращаю внимания на его слова. Что он там слышал - догадаться не трудно, нет смысла обмениваться любезностями и поддерживать разговор, который снова скатится в обсуждение ужасного злодеяния, совершенного моей семьей. - Ты занял его без разрешения.

Он осматривается, медленно вращая головой.

— Здесь не было предупредительной таблички.

— Но вещи, которые здесь были и которых здесь теперь нет, - киваю на стол, уставленный дорогими побрякушками, - красноречиво намекали, что кто-то регулярно сидит за этим столом, пишет и жжет свечи, чтобы читать.

— Да, вероятно, - признает он. - Но все это было такое ветхое и грязное, что я подумал, что хозяин этого хлама давным-давно в могиле.

Он даже не пытается выглядеть извиняющимся, ведет себя так, будто Взошедшие выписали ему право вторгаться в чужую жизнь, брать чужие вещи и переставлять все по своему усмотрению, где вздумается и когда вздумается. Конечно, судя по его внешности, это явно отпрыск чистой крови, максимально чистой, насколько это возможно в наше нелегкое время странных союзов и договорных браков. Наверное, привык, что все вокруг существуют только для того, чтобы радоваться, когда Он-Великолепный соизволит обратить на них свое внимание.

— Ну, раз мы все выяснили… - Не дожидаясь его ответа, громко роняю на стол стопку книг и свою забитую до отказа сумку. - Кстати, я бы хотела получить обратно свой убогий хлам - он дорог моему сердцу как напоминание о бренности бытия.

— Боюсь, он не пережил встречу со мной, - пожимает плечами мой собеседник, а потом берет со стопки верхнюю книгу, открывает в том месте, где торчит кончик закладки, и с любопытством читает. - Это твои заметки?

Показывает на строчки на полях, выведенные моим корявым почерком, да еще и «украшенные» парой грязных клякс. Почему, черт подери, я раньше не придавала значения тому, что пишу, как курица лапой?

— Мои, - говорю, задрав нос. Не будет же он доносить на меня за порчу государственного имущества. Да здесь каждый второй студент рисует в учебниках, причем не полезные заметки, а то, что принято называть «скабрезной карикатурой».

— Срезать стебель под почкой - так из него выйдет больше сока, - зачитывает мою сегодняшнюю заметку, которую я сделала в алхимической лаборатории, когда варила настойку против вшей. Перелистывает назад и, прищелкнув языком, продолжает: - Использовать только лепестки Огненного тысячецвета, коробочка замедляет реакцию.

Я молча и не расшаркиваясь на вежливость, забираю