Шрифт:
Закладка:
Это наше негативное впечатление также полностью подтвердилось способом представления изданного в Москве дневника Натана. Поражает уже сама обложка: «Юлия Эйдельман: Дневники Натана Эйдельмана». Издание может служить примером того, как не следует публиковать что-либо, что является документом – ни одно сокращение никак не отмечено, сам текст перемежается с фрагментами заметок Юлии и ее комментариями, представленными в квадратных скобках в самом тексте дневника. Подбор объяснений совершенно произвольный; как и список имен вместо индекса без указания страниц; многих людей, которых Мадора прекрасно знала, она не сочла нужным указать. Если внимательно вчитаться в цитируемые отрывки и комментарии, то можно ясно увидеть, что целью, которую она поставила перед собой, было обелить себя в глазах читателя, показать себя партнером Натана, единственной, кто мог разобрать его почерк, стать незаменимой помощницей, а также сумевшей окончательно покорить сердца его друзей и знакомых. Трудно удержаться от впечатления, а оно вызвано недавней проблемой авторских прав на наследие Павла Ясеницы, что цель владелицы архива Натана Эйдельмана, воспринимающего его как свою собственность, состояла в том, чтобы не делиться гонораром с наследниками – дочерью и внуками Натана…
Даже во введении, написанном Яковом Гординым, другом Натана, прозвучало желание, чтобы это издание стало прологом для академического издания всех дневников Эйдельмана, в котором комментарий будет превышать его собственный текст, где читателю придется догадываться о смысле записи, сравнивая не только с другими частями дневника, но и с книгами автора.
И это как раз то, в чем мы не уверены: попадут ли когда-нибудь дневники Натана в нормальный архив? Удастся ли их издать в полном объеме и убедиться, где на полях виднеется «Ю.К.» – Юлина книга. Натан мечтал написать Главную книгу, в которой он объединил бы гармоничным образом воспоминания о друзьях с отчетами о своей работе. По словам Юлии Мадоры эта книга должна была быть посвящена ей. Поэтому, когда об этом идет речь, то в дневниках якобы появляются ее инициалы. Однако комментатор поставила эти инициалы даже там, где из текста четко следует, что Натан думал о ком-то еще кроме нее[161]. В конце концов, очаровательная книга для молодежи «Вьеварум» (анаграмма Муравьева), изданная в Москве в 1975 году, явно посвящена «(…) дорогому, милому, незабываемому другу Игорю Михайловичу Белоусову», а не Юлии, как утверждает издатель дневников… И как после этого можно верить в правильность прочтения всего текста дневников?
Кстати, именно эту книгу «Вьеварум» Натан подписал для нас 3 апреля 1976 года: «Вам (Тебе + Тебе) – дорогие Сливовские – За нашу и Вашу Пирумову! Натан». Слова «За нашу и вашу» не требуют комментариев. Что следовало в оригинальной фразе после них хорошо известно. Наташа Пирумова занималась, как и мы, историей России XIX века. Ее книги о теоретиках и лидерах анархизма, Михаиле Бакунине и Петре Кропоткине, хотя и в урезанном цензурой виде, быстро расходились – в те годы вокруг этих имен существовал заговор молчания, в отличие от 1920-х годов, когда было опубликовано много документов, особенно о Бакунине. Критическое отношение Кропоткина к октябрьскому перевороту не способствовало тому, чтобы о нем писали; его письма того времени распространялись в самиздате, но об их официальной публикации не могло быть и речи.
Мы сразу подружились с Наташей – армянкой по происхождению. Мы бывали в ее гостеприимном доме и свободно беседовали. Там даже не накрывали телефон подушкой, может потому, что он стоял в коридоре. Позднее, по причине болезни ее мужа, мы встречались в ЦДЛ или в Домжуре, и я ей на ухо рассказывала – вокруг стоял жуткий гул – о том, что происходит в Польше, как появилась «Солидарность», о ее организации, затем о плохом состоянии нашего рынка, о карточках и шоколадоподобных продуктах, о трудностях, настроениях и ожиданиях. Я приехала в Москву по редакционным вопросам как раз перед введением военного положения; в Варшаве шутили, что я буду возвращаться на танке. Я в основном сидела в гостинице, поскольку работа в архиве была затруднена, или навещала друзей. В то время в Москве по сравнению с Варшавой было прекрасное снабжение, начиная с трусов и пижам финского производства до продуктов питания – как никогда раньше, было из чего выбрать; в продаже была даже французская пряжа. Поэтому я была поглощена покупками. Даже Натан отметил это в своем дневнике, упомянув, что Стасик звонил ему и рассказывал, чем я в основном занимаюсь.
Наша переписка с Натаном не прекращалась до самого конца. Последнее письмо датировано 30 января 1989 года и касается судьбы издания в Польше его работы «Революция сверху в России». Он также рекомендует нам Ефима Меламеда из Житомира, как сведущего молодого человека, интересующегося судьбами поляков в Сибири (у нас была возможность познакомиться с ним, пригласить к себе в Варшаву и посетить его в Житомире).
Натан умер, как и предсказывал, не прожив и шестидесяти лет. Как говорили друзья, он накаркал себе смерть. Ему не суждено было разочароваться в переменах в России и мире. После него остались незавершенные проекты, заметки и свидетельства, того признания, каким он пользовался. Однажды он показывал нам одну из своих книг (возможно, «Тайных корреспондентов „Полярной звезды”»), которую одна из ценительниц его таланта переписала от руки, когда выяснилось, что она не может ее купить. Позже, когда она нашла ее у букинистов, то выслала автору рукописную копию.
Свои письма, начиная с 1973 года, он обычно присылал в напечатанном виде. Их печатала под диктовку Юлия Мадора. Только первое письмо из этой серии Натан собственноручно подписал. Но насколько же приятнее было получать ежегодно новогодние открытки и открытки из путешествий – эмоциональные, полные теплых слов и сообщений о последующих работах, а в последние годы – о радости путешествий и возможности работы в зарубежных архивах, недоступных ему почти всю жизнь.
О Натане можно было бы писать бесконечно:
