Именно Герцен еще больше сблизил нас. Начался обмен оттисками и книгами, письмами, начинавшимися со слов «Многоуважаемые Виктория и Ренэ» (с объяснением, что ему трудно писать, опуская отчества), а затем уже обращался как «Дорогие Виктория и Ренэ». Письма, написанные от руки и напечатанные на машинке, полны взаимных вопросов и советов, благодарностей и предполагаемых дат приезда – не будем ими докучать читателю. Они позволяют нам уточнить хронологию, сверить важные детали. Натан был искренне счастлив, когда в 1976 году в нашем переводе вышел его «Лунин», с утвержденным им польским названием: «Adiutant wielkiego księcia Konstantego» («Адъютант великого князя Константина») (в СССР в названиях публикаций использование слов «царь», «князь» и даже «династия» было невозможно!). Как он писал, после изменения названия «Секретная династия» на «Герцен в борьбе с самодержавием», что он «прикрыл грех Герценом» (я признаюсь, что сделала то же самое, назвав книгу о начале русской эмиграции «W kręgu poprzedników Hercena» (В кругу предшественников Герцена), Вроцлав 1970). При переводе прекрасно написанной биографии Павла I мы также отбросили русское название: «Грань веков», назвав ее согласно содержанию, «Paweł I, czyli śmierć tyrana» (Павел I – смерть тирана), также к радости автора. Вместе в 1974 году мы опубликовали рассказ[154] о взаимной любви Михаила Лунина к прекрасной Наталье Потоцкой, тогда жене Романа Сангушко, проиллюстрированную двумя ее портретами, взятыми из великолепно изданной книги о вдовце – участнике Ноябрьского восстания, который не захотел свое участие в нем объяснить смертью жены. Возможность публикации вместе с Натаном по его инициативе была для меня большой честью.

23 августа 1977 года Стасик Рассадин, друг Натана и наш друг, привез нам письмо с персональными данными отца и дочери, чтобы мы в ответ могли выслать им приглашение. Более того была даже запланирована дата приезда: 28 января 1978 года. Разумеется, приглашение было отправлено в Москву с тем же курьером. В декабре 1978 года мы получили исписанную с обеих сторон большую новогоднюю открытку, в которой он писал о том, что подошел к концу год, в начале которого и у Виктории, и у него еще были живы отцы. Он вспоминает английское изречение: «Знаю, что должен умереть, что мои близкие умрут, но я не верю в это!» и этим объясняет, почему осмелился отправить «поздравления» по случаю окончания этого года и с надеждой на следующий – 1979 год… Сожалел о том, что мы давно не виделись, интересовался нашей работой. Отмечал, что работа над книгой о Павле I невероятно давит на него. Причины искал в возрасте, или в слишком сложных вопросах, которые ставил. Но несмотря ни на что он надеялся сдать рукопись в январе. Отмечал, что книга вышла совершенно непохожей на то, что он писал прежде, боялся, что это плохо кончится: гораздо сложнее писать о целой стране, даже если описывается четыре года, чем об одном человеке, даже Пушкине, или Герцене и всей его деятельности. Замечал, что уже пришла последняя корректура книги о Пушкине и декабристах (из истории их взаимоотношений); «даст Бог, к весне выйдет».

В том же, что касалось планов приезда в Варшаву, то Натан сомневался, что сможет на длительный срок оставить свою мать одну, а кроме того, жаловался на оформление документов, необходимых для поездки в Польшу. Надеялся, что в ближайшее время все выяснится и в один из летних месяцев он приедет. Просил прислать список нужных нам книг. В завершении желал, чтобы 1979 год был неплохим.

Мы так и не дождались приезда Натана, причина нам не известна. Возможно, он оказался одним из «невыездных», которым до начала Перестройки отказывали в праве на загранпутешествие, или были другие обстоятельства, повлиявшие на изменение планов.

С виду он производил впечатление веселого человека, радовавшегося каждой мелочи. Однако при внимательном прочтении его дневников убеждаешься, насколько мучительными для него были не только проблемы с цензурой, отказы в поездках по приглашениям, приходившим со всего мира, многолетняя жизнь на два дома, но также не отпускавшая его одержимость смертью. Он жил в некотором убеждении, что ему предписана судьба его героев: Герцена, Лунина, Пущина и многих других, ни один из которых не прожил более шестидесяти лет. После похорон Шукшина, 7 октября 1974 года, он отмечает: «Стыдно долго жить»[155]. Можно сказать, что он сам накаркал свой конец.

Он глубоко переживал смерть Оксмана, которого, как и мы, считал одним из своих Учителей («Очень жалко. Заплакал […]. Он учитель мой» – записал он 16 сентября 1970 г.)[156]. И в каждую годовщину его смерти вспоминал о нем. 18 февраля 1984 году умирает последний из его «отцов», с которым он был близок много лет, – драматург Сергей Ермолинский, арестованный в 1940 году, автор воспоминаний о Михаиле Булгакове. Первый отец – Яков Эйдельман, второй – Оксман, третий – историк Петр Зайончковский и, наконец, Владислав Глинка, историк и прозаик, хранитель Отдела истории русской культуры Эрмитажа. Кроме того, у него было две матери – его собственная, Мария Натановна и приемная – Татьяна Цявловская, выдающийся специалист по жизни и творчеству Пушкина, хронику жизни которого она написала вместе со своим мужем Мстиславом Александровичем[157].

Каждая смерть – это удар по его измученному сердцу, о котором он не заботится. В феврале 1977 года снова появляется следующая запись: «Мысли о смерти. Если б умер – жаль себя, других, но… не так как раньше. Я объективно счастлив, субъективно нет. Чуть позже он пишет «даже о самоубийстве»[158]. В следующем году тяжелая болезнь отца (май-июль 1978 года) и его медленная агония стали еще одним переживанием. «Я привык, чтобы он был, – пишет он дважды 14 июля. Впервые он чувствует, что одинок, хотя еще жива его любимая мать, заботу о которой его отец доверил ему на смертном одре. Именно к нему Натан обращается с отчаяньем: «Милый мой, ты слышишь ли меня? Где ты? Сколько еще дней? Скорее, о Господи!!![159]. Он так хотел пойти по его пути… Свою операцию «в Оксманской больнице» в январе 1979 года назвал «репетицией смерти»[160].

И в этом месте, хотим мы того или нет, но приходится затронуть очень личную тему – повторного брака Натана, который отразился на всей его жизни, и – как мы понимаем сейчас – также повлиял на наши отношения… Мы бы не затронули эту тему, но нас к этому обязывает, и даже вынуждает, изданная в 2003 году книга Юлии Эйдельман под названием «Дневники Натана Эйдельмана».

Натан был третьим мужем Юлии в девичестве Мадоры. У нас была возможность встретиться с ней и сразу же