При этом собственно в экономической и социальной сфере никакой детально разработанной программы действий Андропов не имел, хотя именно в этой области обстановка существенно ухудшилась в момент его прихода к власти. 1982-й был первым годом чистой экономической стагнации в стране за все послевоенные десятилетия. Цена на нефть на международных рынках начала падать, обрекая привыкший к экспортным поставкам и не имеющий значительных резервов СССР на новые серьезные проблемы, поэтому Андропов только отдал распоряжение начать выработку реальных планов глубокой модернизации, успел одобрить первые конкретные предложения и запустить экспериментальные площадки для отработки моделей будущей экономической политики.

Его приоритетом было строительство социализма по «шведскому образцу» — с относительно слабым в экономическом отношении центром. Он должен был контролировать ВПК и тяжелую промышленность и делегировать максимум ответственности за решение конкретных социальных и экономических нужд населения сильным региональным администрациям. Проблема национализма в них не должна была возникать за счет ликвидации статуса «титульных народов» (и зачистки от сторонников националистических идей)[988]. Однако этим администрациям были даны дополнительные права и обязанности, в первую очередь в провальном для любого советского правительства сельском хозяйстве и пищевой промышленности.

Предприятия (как промышленные, так и сельскохозяйственные) при этом должны были перейти под контроль директоров, которых в свою очередь должны были контролировать усилившиеся местные власти и, что немаловажно, трудовые коллективы.

Это открывало дорогу к становлению сильных кооперативов как идеальных народных предприятий, контролирующих своих директоров, мало зависящих от государства и производящих что-то полезное (как в Венгрии, Югославии, Италии и Швеции). А новые негосударственные форматы собственности давали возможность и для реализации давней мечты «шелепинцев» и «чекистов» о мелком, но удобном потребителям и услужливом частном бизнесе без наемного труда (частных такси, маленьких семейных кафе, дедушках с внуками, легально продающих выращенные цветы и фрукты).

Поскольку масштаб планируемых административных и экономических реформ был огромен, Андропов в первый год фактически взял паузу для осмысления ситуации и выработки конкретных и научно обоснованных планов. От лица ЦК КПСС этим занимались его выдвиженцы и доверенные лица, прежде всего Горбачев и Рыжков (Долгих и Романов, похоже, самоустранились от поручения), которые активно искали союзников в аппаратах центральных государственных ведомств[989] и находили их в числе наиболее радикальных сторонников реформ Косыгина (бывших членов команды покойного премьера и окружения Байбакова).

Оперативные функции по управлению экономикой при этом оставались у Совета министров СССР, где твердую и активную позицию (до весны 1984 года) занимал Николай Тихонов, и Госплана СССР с неизменным Николаем Байбаковым. Именно им удалось быстро и решительно запустить с 1 января 1984 года эксперименты по введению хозрасчета на предприятиях пяти министерств (несомненно одобренные генсеком и Политбюро) и более локальные эксперименты на отдельных предприятиях, что стало самой значимой реформаторской инновацией в сфере хозяйственного управления за два десятилетия.

Несмотря на решения высокого уровня о их [реформ] проведении, не было еще до конца ясного понимания необходимых и достаточных условий для их распространения на все отрасли экономики, характера взаимодействия различных механизмов при их реализации. Для выявления на практике плюсов и минусов внедряемых механизмов и проводились эксперименты,

— резюмирует опыт экспериментирования сотрудник Госплана Олег Юнь[990].

Здесь стоит снова вспомнить группу зампредов Госплана, которые активно поддерживали реформы, а не тормозили их, чего можно было бы ожидать в рамках теории о заведомой виктимности и этого органа, и центральной бюрократии вообще.

Новый генсек Константин Черненко также продолжил линию на «дисциплинирование» (и даже ужесточил ее в отношении представителей элит). В экономических вопросах он взял линию на поиски баланса между сторонниками реформ и сторонниками дисциплинирования. Разработку реформ он доверил председателю Совета министров СССР Николаю Тихонову и члену Политбюро Михаилу Горбачеву, уверенно занявшему второе место в партийной иерархии.

Созданная в январе 1984 года Комиссия Политбюро по совершенствованию управления народным хозяйством, объединяющая высокопоставленных партийных и государственных чиновников, продолжила процесс экономического реформаторства как в теоретическом, так и в практическом отношении. Смысл ее создания был очевиден в условиях практического отхода старшего поколения руководителей страны от власти. Андропов, а потом Черненко не выходили из больниц и уже мало интересовались экономическими вопросами, остававшийся «на хозяйстве» Тихонов после бурного 1983-го ослабел. К весне 1984 года он поделился своей властью с набравшим политический вес Михаилом Горбачевым и следовавшим за ним Николаем Рыжковым.

Идейно комиссия, функционирующая за счет убежденных сторонников «косыгинских реформ», оказалась вполне работоспособным инструментом. Она не только поддерживала функционирование экономики в целом, но и создала будущую «программу перестройки» (1985–1988 годов), а также развернула новый этап экономического эксперимента.

Эти объективно стремительно и мощно развивавшиеся процессы реформирования скрывали один серьезный политический конфликт и две крупные проблемы, вставшие в скором будущем.

Политический конфликт был вызван действиями временно получившей возможность влияния крупной идеологической группы неосталинистов. Она объединяла круг партийных и государственных чиновников третьего-четвертого эшелона во главе с главным редактором «Коммуниста» Ричардом Косолаповым. Андропов привлек Косолапова и группу его сторонников для написания своих ключевых докладов, в которых обосновывалась бы политика «дисциплинирования» и подводилась бы марксистская теоретическая база под будущие прогрессистские реформы. Реформы, призванные сделать как в Венгрии и Югославии, должны были быть обоснованы крайне консервативным языком. Возможно, в этом Андропов видел средство получить поддержку консервативного крыла партийного аппарата. Возможно, он понимал, что собирается отменить многое из практик «социального государства», которое возникло в период правления Брежнева. Фактически это означало возможность вернуться во времена позднего Сталина, когда зарплату действительно надо было зарабатывать, а не получать вне зависимости от результатов труда, когда скромные материальные блага стремились использовать для повышения производительности, мотивируя полуголодных «ударников» куском мяса или масла, а также комнатой в коммуналке взамен полатей в бараке. Кроме того, Косолапов вполне разделял андроповскую идею о том, что трудовые коллективы и местные органы власти смогут лучше контролировать директоров, чем министерские чиновники.

За счет этого Косолапов и его неосталинистская клиентела делали Андропова «своим» для политически более консервативных коллег по Политбюро, особенно для лидера фракции «старых друзей Брежнева» — Константина Черненко, сталиниста по убеждениям. Тот и стал новым покровителем Косолапова после смерти Андропова, обеспечив его «влияние» до начала перестройки.

Значительная часть энергии «неосталинистов» уходила на борьбу со сторонниками не экономической, но политической либерализации. К середине 1980-х годов «прогрессисты» представляли собой значительную и сплоченную группу внутри центрального партийного аппарата, прежде всего в международных и в некоторых идеологических отделах, а также в экспертном сообществе, обслуживающем партийный и государственный аппарат. В период правления Брежнева именно они задавали риторику официальных докладов и влияли на «первое