— Mamma mia (О, Господи), даже по просьбе умирающего вы не желаете сотрудничать.

Я думал об Эмме и о том, чего она хотела бы от своей семьи после смерти Манчини. Она хотела бы оставаться рядом со своими сестрами и их семьями. Ей не хотелось бы вражды между Сицилией, Сидерно и Неаполем.

Ради Эммы я мог бы сделать это.

— Что ты предлагаешь? — спросил я Манчини.

— Наконец-то кто-то готов выслушать. — Манчини откинулся на спинку стула.

— Мы бизнесмены, так что давайте заниматься бизнесом. Что каждый из вас хочет, чтобы урегулировать свои долги друг перед другом?

Мне было легко ответить на этот вопрос.

— Наркоторговля, которую Раваццани украл из Палермо.

— Нет, — коротко ответил Раваццани.

— Я не прошу всего, — уточнил я. — Только часть того, что ты украл.

— И я сказал нет, — сказал он. — Зачем мне укреплять Коза Ностру за счет собственных карманов?

— Потому что Бускетта — это семья, — Манчини позволил этому осознать себя. — По той же причине, по которой я передаю свою империю Вито.

— Да, теперь, когда ты об этом заговорил. — Раваццани поднял свой бокал и покрутил кристалл в ладонях. — Я хотел бы знать, почему моего сына не рассматривали?

Манчини, казалось, был сбит с толку этим вопросом.

— Джулио? Потому что у него есть Испания.

— Нет, я имел в виду Раффаэле, твоего собственого внука.

Я фыркнул.

— Потому что ему четыре.

— Это значит, — сказал Д'Агостино, — что ты бы управлял им вместо него, и тебе вряд ли нужно больше силы. Мой брат — правильный выбор.

— Вот что я пытаюсь объяснить, — сказал Манчини. — Мы не можем допустить, чтобы дома были в ссоре. Это плохо для бизнеса, и это плохо для моих дочерей. Нам нужно оставить прошлое в стороне. Сегодня вечером.

— То, чего ты просишь, — это чтобы я уступил, — сказал Раваццани, пренебрежительно махнув пальцами. — Я отказываюсь от всего и ничего не получаю взамен.

— Чего ты хочешь? — спросил Манчини.

Раваццани медленно наклонил голову в сторону Д'Агостино. И ждал.

Д'Агостино замер.

— Чёрт, нет.

Раваццани пожал плечами, идеально приподняв плечи в своем пиджаке.

— Тогда нам больше нечего здесь обсуждать.

— Прекратите! — Манчини слабо ударил рукой по подлокотнику кресла. — Я твой тесть, и я умираю. Я помирился со своими тремя дочерьми. Не заставляй меня звать их сюда и смотреть, за каких трусов они вышли замуж.

Трусы?

Я стиснул зубы. У Манчини были яйца, когда он называл троих мужчин в этой комнате трусами. Но он знал, что ему это сойдет с рук, потому что мы больше боялись своих жен, чем его. А Эмма больше никогда не заговорит со мной, если я разочарую ее отца.

— Нет никаких причин вовлекать женщин в такого рода обсуждение, — сказал Раваццани. — Моя просьба не является неразумной. Все, что я хочу, — это процент от бизнеса Д'Агостино по компьютерному мошенничеству.

Ах. Вот как Д'Агостино заработал свои миллиарды, работая с хакерами по всему миру.

— Процент, — сказал Д'Агостино, закатив глаза. — Ты не будешь счастлив, пока не возьмешь его под контроль.

— Тридцать процентов, — сказал Раваццани.

Это заставило Д'Агостино рассмеяться — глубоким, полным смехом.

— Продолжай мечтать, stronzo (ублюдок).

Раваццани это совсем не понравилось. Мускул на его челюсти дернулся.

— И, — сказал он, как будто Д'Агостино не отказал ему, — я хочу тридцать процентов сицилийского оружейного рынка.

Я выпрямился в кресле. Тридцать процентов? Моей империи?

— Ни за что.

— Иисус, Мария и Иосиф, — сказал Манчини, проводя рукой по лицу. — Вот что я предлагаю. Десять процентов по всем направлениям. Энцо, ты отдаешь десять процентов мошеннического бизнеса Фаусто. Джакомо отдает десять процентов оружия Энцо. А Фаусто отдает десять процентов торговли наркотиками Джакомо. Все выигрывают.

Только это не было похоже на победу. Это было похоже на поражение.

— Это не равноправие, — сказал Д'Агостино.

— Десять процентов моей прибыли — это значительно больше, чем несколько пистолетов и ракетных установок.

Идиот. Он, видимо, понятия не имел об объёмах и масштабах оружейного бизнеса.

— Это не имеет значения, — сказал Манчини. — Важно то, что вы трое заинтересованы в успехе друг друга. Вы перестанете работать в противоречиях и будете работать вместе. Ради моих дочерей.

Мне это не понравилось, но как я мог отказать своему свекру в этой просьбе накануне свадьбы? Эмма хотела бы мира и согласия в семье.

Иногда приходилось выдержать один или два удара, прежде чем выйти победителем.

«Вот почему ты отличный дон… Ты умный, спокойный, дисциплинированный».

Для нее я могу сделать это.

— Я согласен, — громко сказал я.

Раваццани уставился в стену, его подбородок был как гранит, не говоря ни слова. После долгой паузы Д'Агостино выдохнул.

— К черту. Я тоже согласен.

— Фаусто? — спросил Манчини, когда другой мужчина промолчал.

Раваццани покрутил хрустальный стакан в пальцах, затем поднес его к губам. Он осушил жидкость одним глотком.

— Мне не нравится усиление Коза Ностры. Полиция сейчас повсюду. Они могут и нас повалить.

— Ты не укрепляешь Коза Ностру, — объяснил Манчини. — Ты работаешь с Бускеттой, и только с Бускеттой. Он — единственная оставшаяся могущественная семья после того, как Вирга был убит.

— Это означает, что полиция сосредоточит на нем свое внимание, — сказал Раваццани.

— Они ничего не найдут, — сказал я, — Я работаю совсем не так, как мой отец и брат.

Раваццани погладил челюсть. — Возможно, но я передам имя своего контакта там. Ты можешь договориться о цене.

Для защиты. Я кивнул один раз.

— Ценю это.

— Значит ли это, что ты согласен? — спросил его Манчини.

— Если я этого не сделаю, — сказал Раваццани, — моя жена никогда не позволит мне услышать конец. Так что у меня нет выбора, кроме как сказать «да».

— Слава Богу, — Манчини вытащил из кармана складной нож. — Теперь вы трое скрепите эту сделку кровью.

* * *

Эмма

Я уставилась на женщину, отражавшуюся в зеркале, ошарашенная.

— Джиа, это… Ого. Я даже не знаю, что сказать.

Моя близняшка сшила мне свадебное платье всего за три недели. Результатом стало шелковое платье с открытыми плечами и рукавами длиной три четверти, которое облегало мои изгибы, прежде чем перейти в юбку-трапецию. Оно было элегантным и стильным, и абсолютно идеально мне подходило.

— Просто скажи, что это великолепно, тупица. — Она схватила мою руку и сжала ее. — Серьезно, Эм. Ты выглядишь прекрасно.

— Мне это нравится — сказала Фрэнки, подходя и вставая с другой стороны от меня. — Джиа, как ты так быстро справилась?

— Я взяла за основу первое свадебное платье Одри Хепберн, то, которое она так и не надела. Оно простое, но, по-моему, оно подходит Эмме.

— Это