– Юлия. Юля Апрелева.

– Очень хорошо, – сказала Алиса безразлично и взмахнула широким шелковым рукавом куда-то в сторону стульев. – Раздевайся, Юля Апрелева, давай посмотрим на твои руки. Для начала было бы отлично, если бы ты сняла варежки.

Впрочем, кроме Алисы в Юклиной жизни существовало еще два человека, которые наотрез отказывались принимать ее как Юклю – прабабушка Серафима, которая доживала свой ветхий, почти девяностолетний век в квартире этажом ниже родительской, и Саша Потоцкий, сосед по лестничной клетке, который был старше Юкли на пару лет и уже отчаянно гордился статусом взрослого, независимого гражданина.

Прабабушка Серафима называла ее Юклю Юленькой и считала, что из нее вырастет настоящая тургеневская барышня, тихой красотой и статью приближенная к призрачным оттискам белых блуз, перетянутых талий, высоких причесок и почти нечитаемых лиц в истертых альбомах, которые лежали раскрытыми буквально на каждом свободном куске пространства ее квартиры. Она так и перемещалась между ними – от альбома к альбому, поглаживая кончиками пальцев фотографии, непрерывно что-то бормоча себе под нос. «Деменция, что ты хочешь», – пожимала плечами Юклина мать, старшая реанимационная сестра. – «Старость не радость, хотя, наверное, кому как – Серафима-то небось сейчас снова в детстве, с папой, мамой и нянечкой, едет в автомобиле по Троицкому мосту на елку в особняк Кшесинской». Серафима была петербурженка – Юкля родилась и выросла в Сестрорецке, и в Ленинграде, конечно, бывала, но не так чтобы часто, поэтому этимология ей была совершенно неясна, особенно в детстве. Слово это, «петербурженка», в семье носило уважительный и немного ироничный оттенок – такой, с каким хвалят отличившегося ребенка. С одной стороны, как бы гордость, а с другой – настороженность. Эта «петербурженскость» в Серафиме была такой же, как в Алисе Юрьевне любовь к шелку – как главный акцент портрета, который держит внимание зрителя даже тогда, когда он отошел от полотна и уже гуляет по другому залу. Немного нарочито, как кажется окружающим, но Юкле почему-то всегда было понятно, что ничего нарочитого тут нет, просто они обе какие-то особые, редкие птицы с другим цветом пера, с обусловленной природой третьей ногой, такие же непостижимые, невозможные образцы для подражания, потому что подделать эту инаковость и не облажаться – невозможно, таким надобно родиться. Как Наталия Николаевна, ведь только особые женщины выходят замуж за гениев русской литературы.

Саша Потоцкий называл Юклю «Юлек», и ее это страшно раздражало – с самого начала, когда Потоцкие еще только въехали в бывшую квартиру Ксении Сергеевны, ныне покойной подруги Юклиной бабушки, которую наследники продали за стремительные пару недель. Саша был старше Юкли и поэтому, в том числе, казался ей умным и привлекательным. По крайней мере, он много читал, в том числе книги, которые пока Юкле были незнакомы, и с удовольствием рассуждал на тему прочитанного, щедро делясь своими выводами из классики. Саша очень гордился своими двусторонне-польскими корнями, носил темные водолазки, заправленные в фирменные джинсы цвета благородного американского денима, был смугл, темноволос и пользовался во дворе практически аншлаговой популярностью. Стоило ему показаться из дверей подъезда, как девочки тут же бросали все свои дела и старательно, не глядя в его сторону, начинали красиво опираться о турник и громко смеяться, изысканно закидывая головы назад, мальчики образовывали вокруг уважительное кольцо, и даже местные алкаши Серый с Эдуардом, мужем дворничихи Айнурки, подходили иногда сдержанно пожать руку и спросить, чего нового в мире происходит, что Саша мог бы пересказать своими словами. С Юклей Саша дружил, поэтому во дворе ее не трогали, хотя до появления Саши она очень выделялась на фоне местных красавиц и первоклассных атлетов. Ну как дружил – подтрунивал по-соседски и иногда подсовывал детективы из своей библиотеки, снисходительно бросая на ходу «Держи, Юлек, тебе понравится». При каждом «Юльке» Юкля безмолвно взрывалась внутри тысячей сияющих софитов, рвущихся с треском и ослепительным белым светом одновременно – что еще за Юлек-малек такой?! Ей было одновременно обидно и подспудно немного грустно. Какая-то слепая пока еще зона мозга отчетливо понимала и подавала сигнал неосознанному осознанному, что этот «Юлек» – друзья навсегда, что никогда всерьез нельзя будет признать «девочку, которая Юлек», хоть она старательно и убеждала себя в том, что вовсе Саша Потоцкий ей и не нравится ничем и никак, что он ведет себя как сноб и выскочка со своими польскими корнями и пусть лучше идет вон с Зойкой из седьмого подъезда дальше на площадке хихикает. Поэтому вела она себя в ответ так же дерзко и иронично, как ей казалось, но на самом деле ее воображаемые зубки были мягкими и редкими, как у молочного щенка, и никого она таким поведением обмануть не могла.

Юклей, кстати, она стала с легкой руки Айнурки, которая с 19 лет трудилась дворником в их и соседних дворах. Айнурка в Сестрорецк попала еще девочкой из какого-то дальнего села в горах и по каким-то причинам почти не говорила по-русски, поэтому языком овладела уже в этой своей новой жизни, но сохранила довольно сильный акцент, делающий ее речь немного похожей на птичью.

«Кюкля!..» – восхищенно всплеснула она руками, встретив только родившую Юклину мать во дворе с белым конвертом наперевес, из которого в пене кружев торчало крошечное красное личико, словно пчела в бутоне белой розы. «Насытаящия кюкля!» – все так же восхищенно и немного недоверчиво шептала она, водя пальцем по щеке младенца. У самой Айнурки детей не сложилось, и непонятно было, ее ли это хвороба или тихого, незлобивого Эдика, ее мужа и по совместительству сантехника, Бог ли так решил, Аллах ли, но всех дворовых детей Айнурка обожала и тискала, каждого помнила с пеленок. Они платили ей тем же – все, кроме Саши, который вырос в другом месте и с детства дворничиху не знал. В ее дворы председатель ЖКХ водил экскурсии из толстошеих коллег в плохо сшитых костюмах – показать, как нужно работать и какой образцовый порядок у него в хозяйстве, и невдомек ему было, что этот порядок в том числе обеспечивала маленькая армия помощников Айнурки – они просто мусорить ходили в чужие дворы, не в ее, а если и свинствовали, не отходя от подъезда, всегда слаженно и споро за собой убирали без каких-либо напоминаний, все – и скрипачи, и хулиганы, и девочки.

«Кюкля» каким-то совершенно непостижимым образом склеилась, срослась с родовым именем Юля, совершив кульбит через голову в «Юклю», и довольно скоро – с самого младенчества, чего уж там, – не осталось ни одного человека, который так не называл бы ее. Кроме разве что институтских преподавателей