писать по-русски, при условии их утверждения администрацией губернатора. В то же время евреи имеют право на участие в муниципальных выборах; те, кто может читать и писать по-русски, имеют право быть членами городских советов и магистратов — дополнительный закон 1836 г. установил долю в одну треть, за исключением города Вильно, где евреи были полностью исключены из муниципального самоуправления. правительство.

Синагоги нельзя строить вблизи церквей. Русские школы всех ступеней должны быть открыты для еврейских детей, которые «не принуждаются к перемене вероисповедания» (ст. 106) — желательное положение, ввиду вошедших тогда в привычку принудительных методов. Принудительное крещение еврейских детей было предусмотрено в отдельном акте, Положении о воинской повинности, которое объявлено «остающимся в силе». Таким образом, Статут 1835 г. сводится к кодификации всего предшествующего антиеврейского законодательства. Единственная ее положительная черта заключалась в том, что она остановила изгнание из деревень, разорявшее еврейское население в 1804-1830 годах.

6. РОССИЙСКАЯ ЦЕНЗУРА И КОНВЕРСИОНИСТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Обнародование этого общего статута, при всех его различиях, далеко не остановило лихорадочную деятельность правительства. С неутомимым усердием его руки продолжали крутить законодательный руль и все крепче сжимать и без того невыносимые тиски еврейской жизни.

Малейшая попытка вырваться из-под его давления жестоко каралась.

В 1838 г. петербургская полиция обнаружила в столице группу евреев «с просроченными паспортами», причем эти евреи продлили свое пребывание там несколько сверх срока, установленного для еврейских путников, и царь коротко постановил: «отправить в служить в штрафных ротах Кронштадта». В 1840 г. на землевладельцев в великороссийских правительствах были наложены большие штрафы за «удержание» евреев в своих поместьях.

Большое внимание правительство уделяло постановке духовной жизни евреев под полицейский надзор. В 1836 г. была начата кампания цензуры литературы на иврите. Книги на иврите, носившие в то время почти исключительно религиозный характер, такие как молитвенники, издания Библии и Талмуда, раввинистические, каббалистические и хасидские сочинения, выходили тогда из типографий Вильно, Славуты и других мест, и подвергались строгой цензуре со стороны христиан или новообращенных евреев. Практически каждая еврейская домашняя библиотека состояла из религиозных произведений этого типа. Подозрения правительства вызвали некоторые новообращенные евреи, намекавшие на то, что иностранные издания этих произведений и те, что появились в самой России до введения цензуры, носили «вредный» характер. В результате обыску подверглись все еврейские домашние библиотеки. Было дано указание сдать в руки местной полиции в течение этого года все иностранные издания на иврите, а также неподцензурные издания, когда-либо изданные в России, и поручить их редактирование «надежным» раввинам.

Этим раввинам было приказано ставить свою печать на одобренных ими книгах и возвращать неутвержденные ими книги в полицию для передачи в Министерство внутренних дел. Постановление распространялось на всю древнееврейскую литературу, напечатанную в шестнадцатом, семнадцатом и восемнадцатом веках, до установления русской цензуры. Для «облегчения надзора» за новыми изданиями или перепечатками из старых изданий было приказано закрыть все еврейские типографии, существовавшие в то время в разных городах и местечках, и только те виленские и киевские, в которые входили специальные цензоры. были прикреплены, им разрешили остаться.

Поскольку еврейские авторы древности или средневековья не вполне предвидели требования русских цензоров, во многих классических произведениях были обнаружены отрывки, которые считались «несовместимыми с имперскими постановлениями». По указу 1836 года все книги такого рода, тиражируемые десятками тысяч экземпляров, должны были быть перевезены в Петербург под конвоем полиции, чтобы дождаться окончательного приговора. Процедура, однако, оказалась слишком громоздкой, и в 1837 г. император, уступая ходатайствам губернаторов, милостиво повелел, чтобы все эти книги были «сожжены на месте».

Исполнителями этого аутодафе должны были быть член губернаторской администрации и специальный «надежный» чиновник, посланный губернатором с единственной целью — докладывать центральному правительству о каждом литературном пожаре такого рода и препровождать Министерству внутренних дел по одному экземпляру каждой «уничтоженной» книги.

Но и этого было недостаточно, чтобы удовлетворить похоть российской цензуры. Теперь подозревали, что даже «надежные» раввины могут принять многие книги за «безобидные», хотя их содержание подрывает общественное благо. В результате в 1841 г. был издан новый указ, поставивший самих раввинских цензоров под контроль правительства. Все неподцензурные книги, в том числе и уже признанные «безобидными», было приказано изъять из частных библиотек и передать в цензурные комитеты в Вильно и Киеве. Последним предписывалось приложить свои печати к одобренным книгам и «предать костру» осужденные ими книги. Бесчисленные вагоны этих конфискованных книг двигались в сторону Вильно и Киева, и много лет спустя литература «Народа Книги», охватывающая период в три тысячелетия, все еще томилась в цензурной тюрьме, ожидая своей очереди. спасен или приговорен к огненной смерти русским чиновником.

Почти нет необходимости добавлять, что примитивный метод решения еврейской проблемы путем обращения в другую веру по-прежнему оставался руководящим принципом правительства. Российское законодательство того периода изобилует положениями о вероотступничестве. Сдача синагоги церкви казалась просто вопросом времени. В действительности, однако, само правительство лишь половинчато верило в искренность обращенных евреев. В 1827 г. царь собственноручно начертал следующее постановление: «Обязательно соблюдать строго, чтобы крещение совершалось безоговорочно в воскресенье и со всей возможной оглаской, чтобы отвести всякое подозрение в мнимом усыновлении». Христианство.» Впоследствии эту бдительность пришлось ослабить в отношении тех, «кто избегает огласки при принятии христианства», особенно в отношении кантонистов, «заявивших о своей готовности принять православную веру»; можно добавить, о пытках в казарме. Об искренности при таких обстоятельствах не могло быть и речи, и в 1831 году батальонным капелланам было разрешено крестить этих беспомощных созданий, даже «не испрашивая разрешения у церковных властей».

Казарменные миссионеры часто добивались успеха среди этих несчастных военнопленных. В имперских рескриптах того периода характерное выражение «рядовые из числа евреев остающиеся в вышеуказанной вере» фигурирует как устойчивое обозначение той группы строптивых и неисправимых воинов, которые нарушали официально установленную гармонию эпидемических обращений, оставаясь верными иудаизм. Но среди «гражданских» евреев, не оторвавшихся от своего еврейского окружения, отступничество было необычайно редким явлением, и напрасно издавался закон за законом, предлагая привилегии новообращенным или снисходительность преступникам, готовым принять ортодоксальное вероучение.[88]

ГЛАВА XIV ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ И УВЕЛИЧЕНИЕ ГНЕТА

1. ПРОСВЕЩЕНИЕ КАК СРЕДСТВО АССИМИЛЯЦИИ

Был краткий миг передышки, когда, по выражению русского поэта, «устала рука бойца убивать». Русское правительство вдруг почувствовало необходимость перейти от средневековых форм меценатства к более просвещенным и совершенным методам. Среди видных государственных деятелей России были такие люди, как министр народного просвещения Сергий Уваров, которые были хорошо знакомы с западноевропейскими обычаями и полностью осознавали тот факт, что реакционные