того, кому ты желал огня мучений, неужели и тогда тебе не будет жалко его? Или у тебя сердце железное?» Отец Силуан рассуждал так: «Любовь не может этого понести. Любовь не терпит, чтобы погибла хотя бы одна душа. Брат наш — есть наша жизнь. Нужно молиться за всех. Желает душа моя, чтобы вся вселенная спаслась». Эти рассуждения основываются на Священном Писании: Бог хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (1Тим.2:4). Такое же понимание Божественной любви было у отца Ипполита: он всех любил, всем желал спасения и за всех без исключения молился. Преподобного Силуана и отца Ипполита роднит усвоение необходимости именно такой всеобъемлющей любви и молитвы. Старец Силуан писал, что нет большего чуда, чем любить грешника в его падении. Любить грешника в его падении — это значит подражать Богу. Именно падший народ был особой заботой отца Ипполита».

И на призыв любви старца Ипполита потянулись люди. Обычные, немощные люди, со своими проблемами, болячками, нищетой, семейными проблемами. Всех он принимал, всех призывал пожить в обители. Некоторым предлагал вступить на путь монашества и присоединиться к братии.

Конечно, не только добрым словом, но паче своим примером, молчаливым примером исполнения святоотеческих наставлений, отец Ипполит учил братию. Это и был дух афонского старчества: в молчании, в абсолютной покорности воле Божией ревностно, твердо и свято выполнять то, что было написано преподобными наставниками монашествующих. Он советовал читать книг, необходимые новоначальным: Авву Дорофея, преп. Иоанна Лествичника, преп. Исаака Сирина, древние патерики. Сам он был большим знатоком святоотеческой литературы. В Пантелеимоновом монастыре была прекрасная библиотека. Игумен Роман вспоминает, что «современные рассуждения на духовные темы, когда начиналось умничание — размышления, не основанные на подвижническом опыте, он не любил. Такую литературу он сам не читал и нам не советовал. Однажды один послушник стал рассуждать в присутствии отца Ипполита об исихастах. Старец спросил его: “Отец, а кто такие исихасты?” Послушник понял абсурдность ситуации: он говорил старцу о вещах, о которых имел представление лишь из книжек…

Батюшка ревновал о чистоте православия, он хотел, чтобы мы усердно вели монашескую жизнь не только по форме — «букве законной», но и по содержанию. Но особенность батюшкиного воспитания монахов заключалась в том, что он не придавал большого значения слову назидания. Он учил примером своей жизни. Он говорил о глубинах монашества только с теми, кто готов был воспринять, понести, исполнить монашеский подвиг в его полноте. Батюшка видел наше устроение: поскольку мера наша была мелкая, мы вообще редко слышали «задания». Для тех, кто при нем созревал, он был просто утешитель. Он покрывал наши состояния и ситуации своей любовью, старался их исправить молитвой. Многие наши немощи брал на себя, подставлял плечо и нес сам. Для нас он был отцом-утешителем.

Прежде всего, особенности отца Ипполита — простота и деятельное смирение. Это была «святая простота», в нем отсутствовало всякое выдвижение своего «я». Нас поражало то, что батюшка отличался прозорливостью, он знал даже моменты зарождения какой-то мысли. Прозорливость сквозила во всем, но явно он ее не показывал. Особенно он таился от тех, кто мог неправильно понять. При мне был такой случай. Батюшка принимал народ. Приехал из Курска молодой человек, привез письмо от своего друга и в течение их разговора несколько раз просил его прочитать и ответить на вопросы. Наконец, батюшка развернул письмо и сразу стал отвечать. Я сидел рядом и видел, что письмо в его руках перевернуто. Он отвечал на вопросы, не читая их.

Батюшка тихо произносил слова, которые выражали волю Божию и были ответом вопрошавшему — когда это касалось духовных вопросов. И если человек не слышал эти слова, значит, он духовно не был готов их воспринять, и батюшка их не повторял. Вот так батюшка говорил — «тихим словом». Конечно, если его спрашивали о том, делать операцию или нет, он отвечал ясно и четко.

Когда его просили объяснить ответ, батюшка как учитель раскладывал все по пунктам, все что необходимо знать, и в нужное время. Были случаи, когда человек приходил к нему с одним вопросом, а батюшка откликался на другой, который стоял более остро, и человеку нужно было услышать ответ на него. Через отца Ипполита мы понимали отношение Бога к человеку. Он помогал всем, кто в чем-то нуждался: кому — советом, кому — материальной помощью, кому — участливым словом. Рядом с батюшкой все проблемы, с которыми приезжали к нему люди, теряли свою остроту, по-другому воспринимались. Кто соприкасался со старцем в общении, испытывал благостное, мирное состояние, радость, а порой и ликование. И кто пережил все это, хотел вновь вернуться к нему. Ревность монашеского подвига и строгость к себе, все это было скрыто в нем. А любовь была явной и воспринималась как доброта. Это общее описание облика старца Ипполита».

Иеромонах Игнатий (Матюхин), насельник Рыльского монастыря, тоже проводит аналогию между афонским старчеством и духом наставничества батюшки Ипполита.

«На Афоне у меня была встреча с архимандритом Ефремом, игуменом Ватопедского монастыря. Он поговорил со мной ласково, вразумил, но потом я вновь подошел что-то спросить. А он мне уже жестко указал: “Я тебе все сказал, иди исполняй”. Отец Ипполит был помягче, но принцип тот же, схожая «педагогика»: я вам сказал и показал все необходимое на это время, теперь исполняйте, если хотите… Отец Ипполит принес опыт афонского старчества в Россию. Афониты все похожи друг на друга. И наши подвижники одной школы тоже сходны, с них канон можно писать: глинское, псковопечерское старчество. Батюшка прошел русские школы старчества, но все же главное в его облике и служении то, что он — святогорец, освоивший исихастскую традицию молитвы. Он явил афонский дух и нес афонское послушание в России. И это бесценное богатство стало достоянием Рыльского монастыря. После месяца, проведенного на Афоне, я понял батюшку больше, чем за все предшествующее время. Более ясным стал его путь к такому совершенству».

Отец Игнатий делится также опытом своего исповедания грехов старцу Ипполиту:

«Помню одну исповедь у батюшки. Он был в своей деревянной «каливе», я встал на колени. И вдруг ощутил, что меня чем-то накрыло, как колпаком, что-то со мной происходит. Возникла особая духовная близость со старцем. Смотрю на него и чувствую, что он меня любит и все видит. Обычно мы исповедуемся, и в душе ничего не происходит. А здесь, в этой благодати любви, возникли стыд, пронизывающая боль за грехи и понимание их недопустимости. Это было очень остро, как не бывает в обычной жизни. Старец показал, как